Газета "Вестник" №30-2012

После трапезной мы с моей москвичкой выпросились на новое послушание.

- Батюшка, - сказала москвичка, - раз уж мы приехали из экологически грязной Москвы на природу, дайте хоть свежим воздухом подышать.

И дали нам вволю надышаться свежим воздухом, послав на стройку мешать бетон. Никаких бетономешалок храм по бедности не имел, и мы мешали бетон вручную в большой бадье под руководством молчаливой паломницы Лидии. Молчалива же Лидия была настолько, что словечка из нее не вытянешь, но моя москвичка наседала на нее:

- Лидия, какая у вас специальность?

- Нехорошая.

- Вы кто - парикмахерша?

- Хуже.

Что может быть хуже парикмахерши, мама офтальмолога не представляла, а потому продолжала наседать:

- Хуже? Да бывает ли хуже? Лидия, объяснитесь же, наконец!

    - Продавщицей я была в сельмаге и людей обжуливала, ясно? - не выдержала Лидия и схватилась за лопату, мощными движениями мешая бетон.

Без работы Лидия не могла. Она тут же сникала, тоскливо глядя в одну точку. И если мы с москвичкой, бывало, по часу нежились на солнышке, дожидаясь, пока каменщики выберут раствор из бадьи, то Лидия тут же отправлялась на стройку искать себе работу. Делала она это своеобразно - молча перехватывала лом у паломника и выворачивала валуны из древнего разрушенного основания стены. Однажды работавшему рядом с ней паломнику попался неподъемный валун, и он хотел, было, позвать на помощь кого-то, как к валуну устремилась Лидия:

- Не тронь. Мое.

И мощно вывернула валун из земли, а затем с натугой отнесла его в сторону. Она, казалось, искала такую неподъемную ношу, которая бы задавила ее тоску. Запомнился случай - паломники силились донести до стройки тяжелое бревно, и все роняли его, как вдруг  бревно перехватила Лидия: «Мое». Взвалила бревно на плечо и, чуть пошатываясь под тяжестью ноши, понесла его в одиночку, не позволяя помочь. К загадкам в поведении Лидии в Васкнарве привыкли - она жила при храме давно. Для нас же многое бы осталось непонятным, если бы не разговорчивость моей москвички. А говорить она могла на одну тему: «У меня такое горе, такое горе - мой сын, офтальмолог, женился на парикмахерше. Это кошмар - такой мезальянс! Да бывает ли что-нибудь хуже?»

- У меня хуже, - обронила Лидия, не поясняя больше ничего.

Словом, у нас сложился своего рода распорядок дня - Лидия молча мешает раствор, я бегаю с ведрами за песком, а мама офтальмолога причитает над раствором: «Мой сын, ученый, и па-рик-ма-херша!» Так продолжалось довольно долго, пока Лидия не задала вопрос:

- Твой ученый в Бога верует?

- Ну, крещеный.

- А парикмахерша?

- О, эта лиса даже на клиросе поет. Такая лиса, ути-пути!

- Про лису потом, - оборвала ее Лидия, - про моих деток послушай сперва. Я трех сынов родила и взлелеяла - красивые, сильные, как дубки. И был у нас дом - полная чаша, самый богатый дом на селе. Говорили мне люди, да я не верила, что муж мой колдун и свекровь колдунья, а я хорошо с мужем жила. Оба деньги любили, скупали золото - на случай инфляции надежней всего. Раз иду мимо церкви, а там людей крестят. И я покрестилась с одной мыслью, чтобы крест золотой носить. Вернулась домой после крещения - крест под пальто, его не видно, а колдун мой позеленел - затрясся весь и рычит по-звериному: «Не снимешь крест, детей погублю!» Прогнала я его, ушел к матери. Дом-то родительский был - мой. А колдун ночами в окошко стучится: «Выбрось крест и вернись ко мне. Дети мои, мои, запомни, и я их навек с собой заберу». Мне бы тогда же бежать в церковь и успеть детей окрестить! А через ночь мне звонят из милиции: «Старший сын твой убит в драке, а перед смертью человека убил». Распахнула я дверь - несут сына, а колдун при крылечке стоит: «Один уже мой. Может, помиримся, и теперь-то ты снимешь крест?» - «Теперь, - говорю, - крест Христов не сниму». На поминки пришел. Я не хотела, но родня зашумела: все же отец. С младшим сыном о чем-то стал разговаривать, а сын рванулся, схватил двустволку и застрелился у меня на глазах. Некрещеные оба и неотпетые, даже в церкви не помянуть. Только среднего сына силком окрестила. Жив остался, а толку что? Пьет, блудит, мат-перемат. А недавно ослеп от водки. Может, это для вразумления, и Господь его вразумит?

После этого разговора Лидия замкнулась и ушла от нас на другое послушание. Видно, тягостно ей было наше сочувствие, а такое горе ни с кем не разделить.

Про парикмахершу моя москвичка больше не заикалась. А перед отъездом долго пересчитывала деньги и, решив, что на билет хватит, купила на рынке роскошную кофту из ангорки:

- Лидочку жалко. Подарю Лидочке.

Лидия приняла кофту спокойно и с опытностью товароведа ощупала швы:

- Настоящая ангорка. Не подделка, - а потом равнодушно вернула кофту: - У меня таких кофт - целый шкаф забит. А ковров, хрусталя, ювелирки! Недавно ездила дом заколачивать - не вернусь я больше туда. Зашла в сени, а там синей тенью мой сыночек в испуге стоит. Самый младший, самый любимый. Сладкий мой, бедный синий сынок! Не крестила я деток, значит, убила, и на Страшном Суде с меня спросит Господь.

Первое время я поминала Лидию на всех молебнах, а с годами стала ее забывать. Но недавно прочла в книге неообновленческого священника, что православные храмы устроены негуманно - люди устают стоять на службах, и надо бы на манер костелов заполнить все пространство церкви скамейками, чтобы молиться и отдыхать. И сразу вспыхнуло имя - Лидия. Заставьте Лидию не уставать! И снова вспомнились будни Васкнарвы, как Лидия, не шелохнувшись, выстаивает долгие церковные службы, не позволяя себе присесть даже на кафизмах, и все ищет ношу потяжелее, надеясь в тяжких трудах покаяния облегчить участь своих детей.

Не грех, конечно, молиться и сидя, но в Церкви кающихся - не сидят.

Нина Павлова