Газета "Вестник" №4 - 2014 г.

Вспомним, когда возникла идея о необходимости введения в школьный учебно­воспитательный  процесс духовно­нравственного содержания? Именно в разгар страшного духовного кризиса, поразившего наше общество в лихие 90­е годы. Для пущего углубления кризиса были сняты последние, какие­никакие, но все же барьеры, остававшиеся после крушения прежней идеологии. Школа, отказавшись от воспитательской функции, ограничила себя строго прагматичной задачей формирования жизненно «успешного» человека, после чего система образования стала успешно деградировать. Потом заговорили о «потерянном поколении».

Чтобы как­то уберечь молодежь от разрушительных последствий либеральных «реформ», у здоровых сил общества возникло вполне естественное желание сориентировать ее на непреходящие созидательные ценности тысячелетней русской православной традиции, на основе которой сформировалась великая империя с великой культурой.

Около двадцати лет в Москве с трибуны Образовательного форума «Рождественские чтения» эти здоровые силы общества старались убедить власть в необходимости преподавания основ Православия в школе. Картина на форуме из года в год была приблизительно одна и та же: подавляющее большинство, если не все участники форума, уговаривали Министерство образования разрешить преподавать родную культуру в родной школе, Министерство же образования, прямо не отказываясь (это было бы уже слишком рискованно в складывающихся новых реалиях повсеместного массового возрождения православных храмов и монастырей), тем не менее постоянно увиливало от прямого ответа с явной целью, по слову Салтыкова­Щедрина, «тащить и не пущать».

И это понятно. Победители в побежденной стране вовсе не ставили перед собой каких­нибудь возрожденческих или созидательных задач. Они не для того разрушали, чтобы потом созидать. Поэтому сильное либеральное лобби в структурах Министерства образования всячески пыталось сдерживать опасную для него возрожденческую стихию, ухватившись, как за «палочку­выручалочку», за пресловутую теорию об «отделении Церкви от государства», оставшуюся ему в наследство от прежней идеологии. И хотя либералы усиленно декларировали свое презрение к рухнувшей идеологии, в благородном деле сдерживания «вредной» (как для них, так и для коммунистов) православной стихии, они готовы были пойти с ними на союз.

До сих пор еще многие находятся в плену идеи «светскости образования», понимаемой в смысле недопустимости изучения религиозной культуры в образовательных учреждениях. В среде сторонников этой теории отмечается какое­то болезненное отношение к статусу «современности» (упаси Бог показаться не современным!). При этом для России здесь делается почему­то фатальное исключение: она одна среди европейских стран обречена на такое не характерное для Европы понимание «светскости» образования (и это опять же несмотря на болезненное отстаивание либералами от образования «полноценного» европейского статуса для России). Там, в Европе, присутствие религии в школе и не только в школе, но и в армии, и в прочих социально значимых структурах, нисколько не ущемляет репутации «священных коров» либерализма - «современности», «цивилизованности», «демократичности» и «престижности». Оно там, кстати, даже неплохо оплачивается государством: например, зарплата капелланов в Армии равноценна зарплате офицерских чинов, в отличие от нашего российского присутствия Церкви в Армии почти что «на общественных началах»...

Но вернемся в Россию. Сдерживать стихию национального самосохранения оказалось делом нелегким. Пришлось разрешить на уровне регионов преподавание ОПК в школах. Но очень быстро эта возможность сузилась уже до факультативного обучения этому предмету. Однако, когда стало очевидно, что уже и такое «факультативное сдерживание» становится малоэффективным, Министерство образования, наконец, разродилось проектом ОРКиСЭ, согласно которому Православие, наряду с другими традиционными религиями, может присутствовать в школе теперь уже «не на птичьи правах», а на законных основаниях, однако в строго дозированном виде, т.е. только для четвероклашек, в надежде, наверное, на то, что к 10­11 классу они успеют хорошо позабыть то, что им говорили о религии в четвертом классе. Но всё же, гора, наконец,  родила мышь.

И вот в это самое время, «как чёрт из табакерки», выскочила «светская этика». Что же это за фишка такая, и для чего она понадобилась?

Термин «светская этика», не встречающийся ни в одном словаре, - чисто российский либеральный неологизм. Даже в свободной электронной энциклопедии он дается только в названии нового школьного предмета: «Основы светской этики -учебный предмет, включенный Министерством образования и науки Российской Федерации в школьную программу» ... (Википедия). Наших либералов, которые, как известно, готовы не глядя копировать любые западные образцы, в данном случае (также как и в ситуации с трактовкой понятия «светское образование»), почему­то не смущает несоответствие подобного нововведения  западным эталонам. А надо сказать, что на Западе незнакомы с понятием и предметом «светская этика».

Смысл и замысел этого предмета становится очевидным из анализа термина «светская этика». Вообще «светский» еще не означает «нерелигиозный». Так светский человек - это не значит атеист. Светское образование - не значит нерелигиозное образование. Но создатели учебника понимают под светской (так же, как в случае с понятием «светское образование») именно нерелигиозную этику. «Различают этику религиозную и светскую» («Основы религиозных культур и светской этики. Основы светской этики. 4­5 классы: учебное пособие для общеобразовательных учреждений». М.: Просвещение, 2010 г., стр.7, урок 2), - пишут в определении этого термина создатели учебника. Этот осознанный или бессознательный смысловой дефект, демонстрируемый творцами либерального проекта, очень показателен. Ведь может быть нерелигиозным человек, может быть нерелигиозным образование, но нерелигиозной этики в смысле нравственных норм или правил уж никак быть не может. Нерелигиозная этика - это такой же абсурд как атеистическое христианство или бесспиртовая водка.

Нравственность - есть производная религии. Самостоятельно она никогда и нигде не существовала по той простой причине, что «если Бога нет, то все позволено», как гениально выразился Ф. М. Достоевский. К подобному утверждению приводит элементарное знание греховной человеческой природы. Грешить, то есть совершать неэтичные или безнравственные поступки, человек может очень легко, как бы по инерции, а делать добрые дела - с большим усилием, все равно, что плывя против течения. Такое ненормальное состояние человеческой природы в православной традиции называется «первородным грехом».

Господь Бог, дав людям нравственный закон, тем самым поставил преграду для широкого распространения греха и зла на земле, чреватого гибелью человеческого рода.

Если Бога нет, то нет и греха. Есть только «естественные» человеческие потребности и желания, зачастую трудно преодолимые, которые человек, не обремененный «вредными» предрассудками» о загробном воздаянии, не имеет сколь­нибудь серьезных оснований преодолевать. Ведь «человек - это звучит гордо», и все «естественное» в нём не может быть безобразным.

Очевидным поэтому становится «задание» нерелигиозной или, по понятиям российского либерализма, «светской» этики: то, что религиозная этика во имя Бога запрещает, то «светская этика» должна «во имя человека» «позволить». И это она обязана сделать, так сказать, по определению, как «нерелигиозная», т.е. попросту безбожная.

Собственно все содержание «светской» (в смысле нерелигиозной) этики сводится к краткой формуле, предложенной Ф.М. Достоевским: «если Бога нет, то все позволено». Подобная антиэтическая этика призвана, так сказать, теоретически обосновать эту человеческую вседозволенность, выражая ее в приемлемых, то есть «культурных», «цивилизованных» терминах. Поэтому беззастенчиво врут либеральные изобретатели курса, изображая свой предмет в виде этакой авторитетной, солидной традиции, гармонично сосуществующей с Православием и другими религиозными традициями на пользу и процветание нашей страны. «Наша культура росла и укреплялась, питаясь от разных духовных традиций. Традиции похожи на корни. Чем корней больше и чем они глубже, тем крепче ствол дерева и гуще его крона», - пишут эти шутники в разделе «30 урок». В эту идиллию содружества «разных духовных традиций», обеспечивающую пышное цветение «нашей культуры», авторы включают также «нерелигиозную культуру». «С XVIII в. светская этика, - сообщают они,  - стала широко распространяться в России» (стр. 62, урок 30), очевидно, для организации праздничного фейерверка «очистительных», вернее «зачистительных», революций под «густой кроной древа нашей культуры».

Непонятно, что авторы курса имели ввиду, когда писали «о широком распространении светской этики в России с XVIII века»? Может быть, у них есть какие­нибудь новооткрытые рукописи, еще неизвестные науке? Мне припоминается разве что «духовность» «лишних людей» нашей классической литературы, особенно позднейшего из них - Базарова - гордого ниспровергателя Рафаэля, Шекспира, Пушкина и прочих. Впрочем, если постараться, то можно вспомнить реальный исторический памятник в жанре «светской этики», созданный в середине XIX века  неким террористом Нечаевым. Речь идет о «Катехизисе революционера». Правда, широкого распространения он, вопреки утверждениям создателей курса «Основы светской этики», не имел и предназначался только для «узкого круга посвященных». Все же есть смысл его процитировать:

«В этой революции нам придется разбудить дьявола, чтобы возбудить самые низкие страсти. Революционер - человек обреченный. Все нежные чувства родства, любви, дружбы, благодарности должны быть задавлены в революционере. Все и вся должны быть ему ненавистны».

Несмотря на эксклюзивность этических требований, выдвигаемых автором данного «морального кодекса», несомненной заслугой его является то, что он интуитивно «нащупал» основной «духовный» источник новой антиэтической этики. Воистину, «свято место пусто не бывает». Либо с Богом, либо с дьяволом - третьего, как говорится, не дано.  

Нечаев «разбудил» Ленина. Можно сказать, что с него, с пресловутого Ильича, начинается «широкое распространение светской этики в России».

Окончание следует.

Инок Максим (Смирнов)