Газета "Вестник" №29-2012

Наш гений Пушкин чудно изобразил соблазн своей эпохи в следующем стихотворении:



В начале жизни школу помню я;


Там нас, детей беспечных, было много;


Неровная и резвая семья.



Смиренная, одетая убого,


Но видом величавая жена


Над школою надзор хранила строго.



Толпою нашею окружена,


Приятным, сладким голосом, бывало,


С младенцами беседует она.



Ее чела я помню покрывало


И очи светлые, как небеса.


Но я вникал в ее беседы мало.


Меня смущала строгая краса


Ее чела, спокойных уст и взоров


И полные святыни словеса.



Дичась ее советов и укоров,


Я про себя превратно толковал


Понятный смысл правдивых разговоров,



И  часто я украдкой убегал


В великолепный мрак чужого сада,


Под свод искусственный порфирных скал.



Там нежила меня теней прохлада;


Я предавал мечтам свой юный ум,


И праздномыслить

было мне отрада...



Другие два чудесные творенья


Влекли меня волшебной красотой:
Т

о были двух бесов изображенья.



Один (Дельфийский идол) лик младой

-
Был гневен, полон гордости ужасной,


И весь дышал он силой неземной.



Другой женообразный, сладострастный,


Сомнительный и лживый идеал

-
Волшебный демон - лживый, но прекрасный...»




Митр.Антоний (Храповицкий) разъясняет: «Общество подростков-школьников - это русское интеллигентное юношество; учительница - это наша Святая Русь; чужой сад - Западная Европа; два идола в чужом саду - это два основных мотива западноевропейской жизни - гордость и сладостроастие, прикрытые философскими тогами, как мраморные статуи, на которых любовались упрямые мальчики, не желавшие не только исполнять, но даже вникать в беседы своей мудрой и добродетельной учительницы и пристрастно перетолковывавшие ее правдивые беседы».


Конец XIX - начало XX вв.



Пируй в огне и фимиаме,


Порок, венчайся на земле!


Витийствуй в дерзостной хуле


Богопротивными устами!


Свой трон златой воздвигнул ты


В обломках падшия святыни:


В чаду убийства и гордыни,


До этой грозной высоты


Тебе ступени были - трупы!


И ты восшел, как некий бог,


На святотатственный чертог...


(А.Н.Майков. Конец мира).

     

Конец XIX - начало XX вв. - это переходный этап от государственной революции к социалистической. Подлинный литератор, выражающий дух времени и подчиняющийся ему, герой эпохи, - это Лев Толстой, который в ответ не на анафему (анафемы как таковой не было!), а на определение Священного Синода, констатирующее его отпадение от Церкви, заявил: «Я действительно отрекся от Церкви, перестал исполнять ее обряды и написал в завещании своим близким, чтобы они, когда я буду умирать, не допускали ко мне церковных служителей... То, что я отвергаю непонятную Троицу и басню о падении первого человека, историю о Боге, родившемся от Девы, искупающем род человеческий, то это совершенно справедливо...».        

 Петровская реформа дала свои плоды: задавленная государствоенными интересами Церковь не смогла противостоять западническому антирелигиозному духу реформаторства, эгоизма и свободомыслия (свободы от истины). Лев Толстой поднялся, благодаря своему великому таланту, на высоту девятого вала, но сверзла его  с этой высоты  литературная мода западнических свободолюбивых мыслей. 
    

Талант - великое искушение, мало его кто может понести  беспрелестно, без угрозы своему спасению, разве только подвижник, чья ревность по Богу не меньше какого-либо выдающегося таланта. Эпохальный же Лев не был воспитан в духе благочестия. Но он был смертельно болен заразой рационализма и человекобожия. Эта зараза и победила того, первого Толстого, который написал «Анну Каренину» и «Войну и мир». Толстой мутировал в ерисиарха. «И многие его почитатели, простые русские люди, родившиеся в православных семьях и  воспитанные в лоне Церкви, завороженные умом и талантом новоявленного гуру, повторили вместе с ним ... страшные слова» (За что Лев Толстой был отлучен от Церкви. Сборник исторических документов). Талантливое слово завораживает, поэтому сатана особо охотится за талантливыми.      

 Читая исторические документы о так называемом «отлучении» Льва Толстого от Церкви, поражаешься атеистическому лукавству, которое идет в своих целях до продуманного конца: полностью очернить Церковь, измазать ее ложной грязью. Казалось бы: ну, неверующий человек, отрекся от Церкви - и живи себе так, как знаешь. И родственникам, гордившимся так своим знаменитым Толстым при его жизни, чего было поднимать шум из-за того, что Священный Синод констатировал то, что говорил сам Лев? 
Но нет, обидели «несчастного»... Подняли шум. И графиня С.А.Толстая, супруга, жаловалась митрополиту Антонию (Вадковскому), что не разрешили отпевать в Церкви того, кто хулил Церковь при жизни, хулил все ее святыни, хулил Иисуса Христа - главу Церкви. Причем жаловалась, обвиняя и настаивая не на соборном определении Церкви и ее догматов, а на собственном, еритическом, толстовском. «Неужели для того, чтобы отпевать моего мужа, я не найду ... такого порядочного священника, который не побоится людей перед настоящим Богом любви...? Если же признать Церковью людей, дерзающих своей злобой нарушать высший закон - любовь Христа, то давно бы все мы, истинно верующие и посещающие церковь, ушли бы от нее» (там же). То есть Толстая считала Церковью не собор святых и почитающих Богооткровенные истины, а маленькую кучку вольнодумцев, которые и в церковь-то ходили крайне редко.
И с ее легкой руки другие почитатели  таланта «великого» Льва подхватили это  обвинение. Особенно раздували пожар революционно настроенные люди, те слуги антихриста, которые с помощью трех революций готовили человечество к приходу антихриста, вряд ли понимая кому, на самом деле, они служат. Они выращивали антихристианское мышление в больших массах, в немыслящей толпе простаков, легко увлекающейся, которой ничего не стоит сначала кричать: «Оссана!» - а потом: «Распни, распни!». 
      

Истину подменили подобием истины. Подобие это страшно именно подобием: тем, что оно похоже на истину. И слова «благородные» вроде, и цель «возвышенна», и «нравственность» как будто есть, но своя, измененная. Как легко соскользнуть в омут по скользкому обрывчику!..
     

Лев Толстой додумался обвинять Церковь в принуждении к вере пытками, причем по его «свидетельству», во всех странах это было отменено, а осталось в одной России. Но если б эта клевета была правдой, то Толстого давно бы повесили за хулу на Бога и Церковь. А его даже не анафематствовали, а только констатировали, что его учение богохульно и никакого отношения к Православию не имеет. Он сам себя отлучил от Церкви и сам отрекся от нее еще при жизни - вот его настоящая анафема.
      

Он утверждал, что необразованных (рабочих, крестьян и детей) нельзя учить вере, потому что они не могут обсудить этого, ибо «у них нет смысла и восприимчивости» . А ведь его называли любящим крестьянство, простой народ! Как же его можно любить и одновременно называть по сути «быдлом». Нет, он его не любил, а только заигрывал с ним, желая его подчинить своим идеям. Ведь не мог же он не понимать силы народной, которая была и «пушечным мясом», и двигателем второй и третьей революций (социалистической и ныне оккультной).
Лев Николаевич отвергал все догматы христианства, начиная с Божественной природы Иисуса Христа и кончая бессмертием. Все молитвы он называл колдовством. Вся его «вера»  - это вера в антицивилизацию (без знаний, искусства, талантов, религии, законов, армии, флота и всего социального устройства) и расплывчатиая «нравственность» без абсолютного критерия. В общем, совершенно безумная утопия, которую, тем не менее, подхватила немалая часть интеллигенции, легко увлекающаяся и живущая больше эмоциями, чем умом.
     

Серафима Загорская