Газета "Вестник" №29-2012

Продолжение. Начало в № 28.

Много лет спустя,  у игумена Савватия появился новый прихожанин. Всю жизнь он был  атеистом-коммунистом, а на старости лет пришел к Богу и  принес с собой в церковь все, что накопилось в душе за долгие годы.  Новоначальный ревнитель благочестия  полюбил после службы заводить с батюшкой  разговоры о недостатках в церкви. О том, что нужно все реорганизовать, о плохих епископах... И  отец Савватий, как-то не выдержав, ответил:

- Что вы знаете о епископах?! Что вы знаете об их апостольской благодати?!

Прихожанин удивился:

- Вы же простой священник! Трудовой, так сказать, элемент! Вы что - хорошо относитесь к этим высокопоставленным карьеристам-начальникам?!

И отец Савватий уже сдержанно сказал:

- Господь нам оставил много заповедей: благовествовать Евангелие, посещать больных и заключенных, помогать сирым и вдовам... вот только, простите, заповеди злословить начальствующих я не упомню...

И разочарованный ревнитель отошел от батюшки с негодованием...

Да... А тогда владыка сказал:

- Дайте ему стихарь!

Все в алтаре забегали, принесли самый лучший стихарь. И вот открываются Царские Врата, выходят архиерей и сослужащие ему.  И прощеный иподьякон в самом лучшем стихаре выходит с трикирием и становится, как обычно, справа от владыки.

Все прихожане ахнули - радостный шум волной прошел по храму:

- Владыка Сереженьку нашего простил!

А потом его рукоположили в дьяконы. Уполномоченный не хотел давать  регистрацию. Отец писал жалобы властям,  и уполномоченный   требовал, чтобы «молодого человека вернули в светскую среду». Архиепископ Афанасий сделал ход конем: пригласил уполномоченного на свой День ангела 18 февраля, выделил ему место на хорах и прямо в его присутствии рукоположил  духовное чадо в дьяконы.  Уполномоченному ничего не оставалось делать, как смириться...

Через пару месяцев, после Троицы, на Духов день, дьякона Сергия рукоположили в священники и через неделю отправили сюда, на Митейную гору, на берег суровой реки Чусовой.

Он получил регистрацию, собрал свои нехитрые пожитки. Чемодан получился очень тяжелым в основном из-за книг. А вот пошить рясу денег не было, и он нашел в кафедральном соборе какую-то старую, изъеденную молью. Она была ему  велика. 

Он  ехал два часа на дребезжащей электричке. А потом нужно было пройти  много километров пешком... Он шел по этой дороге как сейчас. Только стоял июнь,  солнце было жарким, воздух - горячим, а дорога - т сухой и пыльной!

Он шел в неизвестность, и некому было встретить молодого священника. Когда-то при жизни протоиерея Николая Рагозина, известного в России старца, на горе, в храме Всех Святых, был многочисленный и дружный приход. Но отец Николай умер. Новые священники в этой глуши как-то не приживались, и теперь в храме никто не служил. Приход  фактически распался.

Только что рукоположенный  батюшка шел по этой же  самой дороге и был  таким взволнованным... Если бы он знал о ждущих его испытаниях, об искушениях,   скорбях,  предстоящей боли - смог бы он тогда так смело выйти из последнего вагона старой электрички и  радостно пойти по этой пыльной дороге навстречу будущему?   А тогда он шел - и сердце пело - это пастырь шел к своему первому приходу, к своим первым прихожанам. Огонь веры горел так ярко и ровно, и ничто нечистое  не могло коснуться души.

Можно ли сохранить в себе этот огонь веры,  жажду служения Богу и ближним, пронести через годы?  Сохранились  ли они сейчас в его душе? Не обтерлась ли душа, не загрубела ли на долгом пути?  Отец Савватий задумался.

Владыка Афанасий благословивший его рукоположение целибатным священником, а потом на монашеский постриг, говорил:

- Подумай, сынок... Ты так молод... Отдаешь ли  себе отчет, что сейчас ты, двадцатилетний юноша, принимаешь решение за будущего тридцатилетнего,   сорокалетнего  мужчину,  за пожилого человека? Будет ли тот зрелый мужчина согласен с юным Сережей? Не осудит ли он его за то, что выбрал такой крутой путь? Лишил тихих семейных радостей, детей и внуков, женской любви? Сможет ли он полностью отдать себя на служение Богу и пастве? Не свернуть с пути? Не бросить свой крест на полдороге?

И он не знал, что ответить. Как он мог ответить за того, кем не был, кого не знал? Он знал только себя, нынешнего, который весь горел и рвался на подвиг, таял от благодати Божией.

А потом благодать отступала. Промыслительно отступала. Чтобы он знал: «Без Мене не можете творить ничесоже». Тяжелые искушения и лютая плотская брань. Ах, какой лютой она была порой! И каждый раз, когда молился за паству, знал, что злая сила ненавидит эту молитву. И чем горячее молился, тем сильнее были нападения! Господь защищал, не позволяя врагу ударить в полную силу, покрывал Своей благодатью. Но и того, что доставалось - было много! Много и больно, порой очень больно... Враг нападал через людей, через искушения, причиняя болезни, нанося раны телесные и душевные.

 ...А тогда он шел так долго, так устал идти по этой пыльной дороге, а попуток все не было. Путь его  был как бы прообразом будущего. Но понял он это гораздо позднее.  Храм на горе представлялся как рай, к которому стремишься в течение жизни. Он шел, и пот катился по лицу и спине, и он уже сомневался, что сможет дойти сам. А тут у чемодана оборвалась ручка. Он пытался нести его, обхватив руками, но так стало гораздо тяжелее.

Он остановился и понял, что забыл о главном. И стал молиться. Горячо молиться.

И пришел ответ на молитву, так Господь в его духовном младенчестве утешал и подавал  помощь мгновенно. Несколько часов дорога была пустынной, и вдруг из-за поворота показался мотоцикл с коляской, который притормозил, не дожидаясь, пока он сможет поднять обессиленную руку.

Мотоциклист довез его до парома.  Переправа через реку тоже была символом - обратного пути нет. А когда поднялся на высокую гору к старому запущенному храму,  его, как два ангела, встретили первые прихожанки - две бабушки. Они так искренне радовались, что наконец-то будет служба в храме,  сюда снова придут люди, и оживет древняя Митейная гора...

Рядом с храмом стояла старая избушка. В ней жил еще протоиерей Николай Рагозин. И две бабушки. Одну бабушку звали Валентиной, она была псаломщицей. А другую звали Дарьей. Ей было уже 95 лет, и все эти годы она провела на Митейной горе, никуда не уезжая. Святость этого места притягивала и удерживала. Ведь в этих местах когда-то подвизался святой Трифон Вятский, а потом молился на горе блаженный Митейка.  Еще Дарья много лет была келейницей старца отца Николая.

Бабушки плакали, встречая его. Они постарались подготовить для него комнатку в старой избушке, создать какой-то уют. Два колченогих стула и скрипучая кровать, казалось, тоже радовались  новому хозяину...

Отец Савватий замедлил шаг.  Время странным образом плавилось под ярким весенним солнцем, казалось, сейчас он обернется  и увидит себя - того, юного...

За воспоминаниями и не заметил, как подошел к парому. Вот такие они, эти воспоминания: за полчаса - несколько десятилетий проживаешь! До отправления парома еще было время, и отец Савватий сел на скамейку, укрывшись от весеннего ветра. Солнышко пригревало, и он закрыл глаза.

Ему показалось, что на минуту он задремал. Разбудили голоса из рубки: разговаривали капитан и помощник. Помощник  говорил негромко, а капитан, видимо, специально возвышал голос, чтобы он, отец Савватий, хорошо слышал:

- Катается туда-сюда, даромоед! Терпеть не могу этих попов! Вот, извольте радоваться, опять его вези! Сидит там на этой горе, на кладбище, как сыч! Вот ты мне скажи: разве нормальный человек будет жить на кладбище?! Вот то-то!

Отец Савватий улыбнулся. Да уж... Когда он приехал на Митейную гору из города, все казалось необычным: старый заброшенный храм, покосившаяся избушка. Печка плохо держала тепло и к утру выстывала, вода в рукомойнике замерзала. Не было удобств, не было людей. На службу подтягивались старушки, переправляясь на пароме. Когда же кончалась навигация, гора становилась почти отрезанной от остального мира. Зимой ходили через Чусовую по льду.

А  вокруг храма действительно было кладбище. Причем, очень старинное. Настолько старинное, что при похоронах не замечали старых могилок, сровнявшихся с землей, а, уже копая яму, натыкались на старые косточки. Иногда их просто выбрасывали в сторону, заботясь только о своем покойнике.

И он тогда чувствовал себя как в сказке. Как будто попал «на хутор близ Диканьки». Или в фильм, где «мертвые с косами стоят». Они с бабушками даже собирали эти косточки и предавали погребению. Потом ему рассказали, что в подполе его избушки тоже покойник. Когда мужики делали погреб для отца Николая, нашли человеческие кости. Сколько лет было этой могилке? Сто? Двести? Они просто зарыли  косточки в углу подпола и спокойно продолжали копать погреб дальше.

Местные привозили усопших, и он отпевал, служил панихиды. К нему подходили какие-то страшные взлохмаченные мужики и басом спрашивали, не страшно ли здесь молодому батюшке. А он отвечал: «Чего мертвых бояться? Я за них молюсь».

Отец Николай когда-то отчитывал бесноватых, старец был духовным воином. После его смерти здесь пытались служить два священника, но не выдержали этой глуши, страхований, отсутствия нормальной жизни, людей, удобств, - да много чего. Были и у него страхования. Спасался молитвой. Когда становилось совсем тяжело - надевал рясу отца Николая. Так и служил.

В капитанской рубке ненадолго замолчали, а потом возмущенный голос проревел:

- Насобирал там возле себя баб! Монастырь там у него женский, видите ли!

Второй голос стал громче:

- Ну, ты еще скажи, что он специально монахом стал, потому что бабник!

- Все равно -  он там как в малиннике... И-ишь какой!

- А тебе что - завидно, да?!

Отец Савватий снова улыбнулся.  Да, монастырь у него женский. Вот уж никогда бы тот молодой отец Сергий не представил себе, что станет духовником и строителем женского монастыря... А все начиналось с бабушек. Молодежь была к храму не приучена.  А вот бабушки потянулись на службы, и храм ожил. Многие были чадами протоиерея Николая.

Продолжение следует.

Ольга Рожнева