Газета "Вестник" №22-2012

Владимир Даль, создатель «Толкового словаря Живого великорусского языка» - книги, которая сохранила для потомков образ нашего народа, неиспорченный и неприкрашенный, то есть настоящий.  Когда мы изнемогали и обезъязычевали - словарь был опорой. Нам доказывали, опираясь на Писарева и иже с ним, что вера русская поверхностна и преходяща. А мы брали Даля и вчитывались в народные пословицы: «Богово дорого, бесово дешево», «В ком есть Бог, в том есть и стыд», «Дай Бог - хорошо, а слава Богу - лучше», «Без веры Господь не избавит, без правды не исправит», «Не та вера правее, которая мучит, а та, которую мучат».

В темные века татарского ига было одному иноку видение. Будто садятся на ратных коней, встав со смертного ложа, святые князья. Скачут на битву с погаными - спешат помочь живым.  Оно вспоминается всякий раз, когда речь заходит о том, что значили для нашего народа в безбожные времена Пушкин и Достоевский, Тютчев и Чехов - те десять или двенадцать человек, которые выстрадали нашу великую литературу.  Кто-то из них верил ярко, другие едва теплились с виду. Но пришло время, и им суждено было стать священной дружиной, сражаться бок о бок с Серафимом Саровским и Иоанном Кронштадтским за русскую душу, православную веру.  Одним из воинов этого небывалого ополчения остается для нас Владимир Даль, создатель «Живого великорусского толкового словаря» - книги, которая сохранила для потомков образ нашего народа, неиспорченный и неприкрашенный, то есть настоящий.  Когда мы изнемогали и обезъязычевали - словарь был опорой. Нам доказывали, опираясь на Писарева и иже с ним, что вера русская поверхностна и преходяща. А мы брали Даля и вчитывались в народные пословицы: «Богово дорого, бесово дешево», «В ком есть Бог, в том есть и стыд», «Дай Бог - хорошо, а слава Богу - лучше», «Без веры Господь не избавит, без правды не исправит», «Не та вера правее, которая мучит, а та, которую мучат». Это ли суеверие и отсутствие живого чувства? Это ли не глубина?

Владимир Иванович Даль родился в семье датчанина и немки. Отец его Иоганн читал наизусть отрывки из старинных русских летописей, рассказывая детям о битвах, мог встать во весь свой огромный рост и взволнованно, негромко произнести, например, следующее:

- Пятого апреля тысяча двести сорок второго года на льду Чудского озера войска Александра Невского наголову разбили тевтонских рыцарей.

С таким воспитанием для Владимира Даля никогда не стоял вопрос - где искать родину? Он писал: «Дух, душа человека - вот где надо искать принадлежность его к тому или иному народу... Кто на каком языке думает, тот к тому народу и принадлежит.

Мечта о создании словаря родилась у Даля едва ли не в раннем детстве, воистину Бог заронил в него эту искру. Когда однажды мальчика спросили, заметив его интерес к языку, собирается ли он, когда вырастет,  стать переводчиком, как бабушка, Володя ответил, помявшись:

- Нет. Но хочу все время искать слова.

В 19 лет Даль записал первое из них: «пасмурнеть», услышанное от ямщика, положив начало своему полувековому труду. Это случилось почти сразу после окончания им Морского корпуса, привилегированного учебного заведения России, если не считать Царскосельского лицея. Даль попал в корпус как сын главного лекаря Черноморского флота и стал со своими друзьями - будущими адмиралами Нахимовым и Новосильцевым - одним из лучших учеников. Впрочем, моряком пробыл недолго. Эпиграмма на командующего флотом Грейга, который, невзирая на почтенный возраст, сошелся с молодой красоткой, стоила Далю карьеры во флоте. Но он об этом, по правде сказать, никогда не жалел.

Вслед за отцом решил стать военным врачом и поступил в Дерптский (ныне Тартуский) университет. А в 1829 году в спешном порядке, на год раньше положенного закончив учебу, ушел на войну.

Русская армия сражалась тогда с турками на Балканах. Даль попал прямо в полымя, его подорожную окурили дымом, опасаясь свирепствовавшей в тех местах чумы. Раненые тысячами проходили через руки молодого лекаря, терзая душу своими муками. Он и сам рисковал погибнуть в любую минуту. Из трехсот военных докторов, которые участвовали в этой компании, погибло за полтора года две трети. «Судьба обнесла меня этой чашей, подносив ее для искушения в смиренномудрии... И доселе еще жадный жить и готовый умереть, шагаю или бегу...» - писал Даль. Там, на балканской войне, он полюбил русского солдата, который даже с пленными врагами делился всем, что имел. Даль видел однажды, как к пленному турку с рассеченной скулой подошел наш паренек, придерживая раненую руку здоровой, и, виновато улыбаясь, проговорил: «Ты на меня не сердись, что я тебя так. Война, брат...» Турок вглядывался в лицо северянина и тоже улыбался, видя участие.

Солдаты быстро распознали в Дале человека с большим сердцем. Узнав о его интересе к словам и пословицам, наговорили столько, что записи заняли целый тюк. Однажды верблюд с этим тюком оказался в руках турок. В нашем войске сразу же выискались охотники отбить его. Через несколько дней казаки с сияющими лицами подвели верблюда с утраченными бумагами к палатке своего доктора.

После балканской кампании Даль попал на польскую войну, где отличился особо. 3-й пехотный корпус генерала Ридигера поляки как-то раз прижали к Висле. Мост был разрушен. Потрепанные русские части, обозы с ранеными оказались в западне.

- Это конец, всем нам пришел конец, - промолвил один пожилой майор.

Стали готовиться к смерти. А Даль в это время отправился осмотреть местность. Вскоре обнаружил склад бочек, и почти мгновенно его осенила идея - устроить мост на плотах.

- Но у нас нет ни одного инженерного офицера,  -  возразил Ридигер, выслушав Даля, - возьметесь ли сами за это дело?

- Возьмусь, - ответил доктор.

К двадцати огромным бочкам привязывался дощатый настил - плот готов. За ним следующий. Пустили по мосту тяжелую телегу. Слава Богу, обошлось. Едва закончилась переправа, на оставленном берегу появилась польская конница, за ней пехота. Даль, схватив топор, бросился обратно на мост и перерубил основной узел, соединявший канаты.

Оказалось, что он заранее предусмотрел почти молниеносное разрушение переправы. Когда противник опомнился, было поздно. По смельчаку открыли огонь - к счастью, неудачно. Даль прыгнул в реку, проплыл немалое расстояние под водой и вынырнул там, где его не ожидали.

Когда он оказался среди своих, громогласное «ура!» солдат, а следом Владимирский крест от Государя были наградой за подвиг.

Но любимый брат его Лев с этой войны так и не вернулся.

Спустя годы терпение Даля станут испытывать вопросом, с какой стати, он, дилетант, взялся за составление небывалого по размаху словаря. Ситуация, схожая с той, что была во время форсирования Вислы, где инженер-самоучка спас тысячи солдатских жизней.

Замечательный хирург Николай Пирогов, самый близкий друг Владимира Ивановича, восхищался: за что ни возьмется Даль, все у него спорится. Он даже руками, левой и правой,  владел одинаково хорошо и поэтому мог оперировать раненых вдвое быстрее обычного. Качество для военного хирурга бесценное.

Но война окончилась, новой пока не предвиделось. Какое-то время Даль работал в одном из госпиталей Петербурга, впервые столкнувшись с совершенно необузданным воровством. В то время вышел в свет и завоевал популярность первый сборник сказок, выпущенный Далем под псевдонимом Казак Луганский. Страсть к литературе захватывала Владимира Даля все больше, и когда его пригласили в Дерпт профессором русской словесности, он согласился.

Занять кафедру, однако, не успел. Сборник попал в стены Третьего отделения, где в сказках усмотрели крамолу. Лишь заступничество царя спасло Даля от тюрьмы. И хотя назначение в Дерпт после этого сорвалось, Даль окончательно решил оставить медицину.

Последовали несколько десятилетий чиновничьей службы. Сначала в Оренбурге. Там местные жители на сотни верст вокруг прозвали его «справедливым Далем». Среди инородцев Владимир Иванович прославился еще и тем, что умел лечить глазные болезни и многим вернул зрение.

Затем Даль был переведен в Петербург, в Министерство внутренних дел, где стал, по сути, вторым человеком после министра. Но большую часть сил продолжал отдавать словесности. Еще работая в госпитале, он сдружился с Одоевским и Жуковским.

С Пушкиным держались товарищески. Больше того, именно Пушкин подал идею словаря. Но что-то мешало сближению. Владимир Иванович был человеком высокой нравственности, чем нередко стеснял своих друзей. Лишь в последние пушкинские дни эта преграда рухнула. В те горькие часы, когда Даль дежурил у постели умирающего поэта, они, наконец, перешли на «ты».

Новые сказки привели к очередной опале. Владимир Иванович оказывается в Нижнем Новгороде, занимаясь делами удельных крестьян. К тому времени его светский чин соответствовал генеральскому званию, и это было очень кстати, помогло спасти от каторги десятки мужиков. Потерял, например, крестьянин лошадь, отправился искать - попал в руки полиции. Как беспаспортного его уже было воткнули в этап, идущий в Сибирь, когда о случившемся узнает Владимир Иванович.

А вот другая история, еще более выразительная. Воры попытались ограбить церковь, но прихожане со старостой во главе их повязали. И что же? Воры откупились, а старосту и одиннадцать крестьян упекли в арестантскую роту. Далю удалось спасти и этих несчастных.

И когда его упрекали за избыток правды в сказках, повестях и рассказах, цеплялись за каждое резкое слово в адрес властей, он только невесело улыбался. Знал, как год за годом расшатываются устои государства.

Продолжение следует.

Владимир Григорян