Газета "Вестник" №21-2012

Три года назад, получив письмо от читательницы из Краснодарского края, я тихо ахнула от рассказанной в нем истории. Начало обычное - не за что в нем зацепиться жаждущему необык-новенного сердцу. Жила-была женщина. Растила ребенка, обихаживала мужа и, хотя была инвалидом и передвигалась исключительно в коляске, слыла хорошей хозяйкой, заботливой матерью - варила на зиму варенье, просиживала ночами у кровати приболевшего сына Вовки, стирала, гладила, штопала. Да только недолгим было ее желанное женское счастье. Сравнялось Вовке пять лет - ушел муж к другой, молодой и здоровой, со своими достоинствами и недостатками, со своим представлением о женском счастье. Поплакала, поскорбела да и утешилась в сыне - смышленом, здоровеньком, живом малыше.

А Вовка привязался к черному приблудному щенку немудреного «дворянского» происхождения. Назвал Вовка щенка Дружком. И не расставался с ним день-деньской. Так и бегали вместе по двору, соседи их по-рознь и не видели. А папа по Вовке скучал, брал его на прогулки, вместе сидели они в городском парке под высокими елями, разговаривали, а Дружок мирно лежал у Вовкиных ног. Пару раз приглашал папа Вовку к себе, и разлучница ублажала его шоколадными конфетами, а Дружка кусочками подсохшей колбасы. Папа отводил Вовку домой, а потом грустил. Плохо ему было без сына. А разлучнице плохо было от гадюки-ревности, свившей гнездо в беспокойном сердце. Ревность к малышу лишала отдыха и сна. А ну как вернется к жене, к ребенку, а ну как пролетит мимо нее птица счастья, махнувшая было своим белым крылом над окном ее одинокого дома? За счастье надо бороться. Так учили нас, так впечатывались в наши мозги идеи великих борцов за светлое будущее.

И разлучница решает - бороться. И выбирает самую действенную, на ее взгляд, форму борьбы. Она приглашает Вовку (с Дружком, конечно) прогуляться в бли-жайший лес. «Там уже и черника поспела, возьмем ведерко, наберем, вкусно...» У небольшого озерца присели отдохнуть. Или сейчас или никогда... Сейчас. Она накидывает ребенку на шею камень, толкает его с небольшого обрыва в чернеющую глубину. А он с раскрытыми от ужаса глазами прижимает к себе истошно визжащего Дружка. Вместе и скрываются они под водой.

Трех дней хватило, чтобы все тайное стало явным. Убийцу опознали. Мальчика выловили. Он так и умер, цепко прижав к себе любимую собачонку. Мать свалилась от горя, почернела. Соседи думали, что уже и не оправится, пойдет следом за единственным сыном. Она замкнулась в себе, никого в квартиру не пускала.

Только вдруг заметили соседи: повеселела женщина. Приветливо улыбалась, ожила, стала хлопотать по дому. Пройдет несколько лет, и она признается соседке, что ее Вовка, ее сынок... приходил к ней по ночам.

- Мама, я кушать хочу...

- Сейчас, сейчас, вот пирожки горяченькие...

Они сидят на кухне, разговаривают. Потом Вовка уходит. Можно отнести это к галлюцинациям убитой горем матери. Но давайте вспомним, что нередко усопшие являются в свои отчие дома и духовно опытные люди, священники, призывают относиться к этому осторожно, дабы не проглядеть в сих явлениях происки врага рода человеческого, для которого возможно принять любую личину, прельстить человека, нанести непоправимый вред его страдающей душе. А еще говорят святые отцы, что своим явлением усопшие просят молитв и необходимо сразу же заступить на молитвенную вахту, которая, по сути, и есть наш долг перед усопшими.

Но я не сказала вам самого главного: Вовка умер некрещеным. Любящая мать не придала значения это-му обстоятельству как пустячному, несущественному, и он ушел в мир иной, лишенный этой самой молитвенной ниточки. Душа неприкаянная... Вот он, смысл привычных слов, прочно вошедших в наш лексикон. Душа, обреченная мыкаться без молитвы за нее, душа мятущаяся, страдающая, растерянная.

Но я не сказала и другого. Мать Вовки, Ольга Борисовна, тоже была некрещеная. Пропасть между миром земным и загробным, пропасть между двумя душами - материнской и сыновьей. Утешение в молитве было этим душам неведомо.

Помню, когда я прочитала письмо из Краснодарского края, ужаснулась от мысли: как же мы ответственны за своих детей! И в этой жизни, и в той. Как преступно нерадивы, как убоги наши представления о счастье детей и их благополучии! Накормить, одеть, обуть, напичкать впечатлениями, дать в руки ремесло, дабы не пропал в земном, суетном круговороте. И все. И - долг выполнен. Но в ту другую жизнь, которой еще никому не удалось избежать, идут неподготовленные, идут страдающие души. Страшно сказать - некрещенные. Перед ними закрыты наглухо двери небесных жилищ, и они, как побитые, бездомные души-бомжи, тычутся в массивные засовы. Неприкаянные...

Но это еще не конец истории, а ее начало. Самое страшное - впереди. Прошло несколько лет, и съехались в маленький городок в Краснодарском крае родственники Ольги Борисовны навестить Вовкину могилку, помянуть мальчика. Отправились на кладбище. Взяли с собой и Ольгу Борисовну в инвалидной коляске. Как водится, по-русски, расстелили на могилке чистое полотенце, на нем разложили снедь - колбасу, вареные яйца, помидоры. Выпили, не чокаясь, закусили. Помолчали. Потом стали вспоминать, какой был Вовка сообразительный, добрый, как любил своего Дружка. И сфотографировались на память, когда еще вместе соберутся...

Родственники уехали домой в Брянск и через пару недель прислали Ольге Борисовне фотокарточку. Взглянула она на нее и отложила в сторону. Зашла соседка. Ольга Борисовна показала фотокарточку ей. Та долго рассматривала фото, вспоминала родственников, на нем изображенных, да только вдруг побледнела и выдохнула тихо:

- Вовка! Ты что, Ольга, не видишь? Вовка на фотокарточке!

Ольга Борисовна дрожащими руками взяла фото. И... потеряв сознание, обмякла в своей инвалидной коляске.

У моей читательницы из Краснодарского края муж - священник. Слух о страшной фотокарточке, на которой проявился умерший несколько лет назад мальчик, быстро облетел городок. Сама Ольга Борисовна замкнулась, никого в квартиру не пускала, но соседи... Разве удержать им было в масштабах дома жуткую новость? И начались беспардонные звонки:

- Это квартира Сорокиной? А правда, что вашего сына убили, а через несколько лет он проявился на фотокарточке?

- Алло! Наконец-то я дозвонилась. А правда... Несчастная женщина. Какие нечеловеческие муки пришлось ей вынести, пока бурлил городок, обсуждая охотно и громко страшную новость. Но потихоньку все утихло. И когда отец Павел, муж моей читательницы, священник местного храма, осторожно завел с Ольгой Борисовной разговор о крещении, она, к удивлению, согласилась. Вместе с батюшкой приехала в квартиру Ольги Борисовны и матушка Нина. Таинство Крещения было совершено. И когда они вместе пили после крещения чай и разговаривали, хозяйка сама завела разговор о фотокарточке.

- Что это может быть, почему, батюшка? - достала из шкафа спрятанное в конверте фото.

Они долго смотрели на карточку и ушли потрясенные. Матушка Нина и написала мне тогда письмо: «В это трудно поверить, но я верю своим глазам. На фотокарточке изображен сын Ольги Борисовны, несколько лет назад утопленный жестокой женщиной. Ольга Борисовна говорит, что даже рубашечка на нем та, в которой его хоронили. Мальчик сидит на своей могилке... Приезжайте, убедитесь сами, что я ничего не придумала».

Я ни на секунду не усомнилась в правде матушкиных слов. Хотя сам факт, конечно же, невероятный. Но ехать не собиралась, пока, по воле Божьей, не оказалась совсем рядом от маленького краснодарского городка. Звоню матушке:

- Еду...

Матушка Нина встретила на вокзале и, пока ехали до дома, сообщила следующее:

- Представляете, опять фотокарточка город будоражит. У Ольги Борисовны есть лечащий врач, она ей дове-рилась и показала фото. Врач выпросила у нее фотокарточку на денек, дескать, дома показать. Ольга Борисовна дала, а врач обзвонила всех знакомых и пригласила на просмотр. Народу, говорят, набежало! Все в шоке. Одна женщина сразу сознание потеряла, другая слегла после этого, взяла больничный, а один мужчина в отпуск после этого ушел, говорит, не могу в себя прийти. Опять звонки начались, опять Ольга Борисовна никого к себе не пускает, и уж и не знаю, попадем ли мы с вами...

На все воля Божия. Как сложится, так, значит, и надо. Матушка Нина позвонила Ольге Борисовне, осторожно, издалека начала разговор, передала поклон от батюшки, сказала, что батюшка всегда готов к ней прийти, если надо, да и она тоже, а потом спросила, разрешит ли она заглянуть к ней на минуточку со знакомой из Москвы. Ольга Борисовна согласилась.

Скрип коляски, медленный поворот ключа в замке. Женщина с короткой аккуратной стрижкой смотрит пытливо, но совсем не настороженно. Приглашает в комнату, где тесно горшкам на окнах с цветущими пышно и весело цветами. Мы говорим о цветах, о погоде, о разной дежурной ерунде. Сердце стучит. Ольга Борисовна кладет передо мной на стол фото. Оно в конверте. Мне осталось только руку протянуть, но я медлю... И опять - о цветочках, о вязаных салфетках, о погоде.

Потом, как бы между прочим, в разговоре, беру фотокарточку. И вижу: группа людей, шесть человек. Все прижались друг к другу, напряжены, смотрят в объектив. Никто не улыбается. Кладбище - место невеселое, улыбки здесь неуместны. Вторая справа Ольга Борисовна в инвалидной коляске. Расположились все перед небольшим могильным холмиком. На нем белое полотенце, на полотенце - еда. А справа, как-то сбоку, сразу и не рассмотришь, будто кто-то спрятался за могильный холм, выглядывает из-под него. Не рассмотреть...

Ольга Борисовна протягивает мне лупу.

- Так лучше видно...

Смотрю в лупу и цепенею от ужаса. На краю могилы полулежит, полусидит, а скорее всего, как бы выходит из могилы - ребенок. Волосенки рассыпаны по плечам, взгляд страдальческий. Господи, дай силы не закричать, не закрыть лицо руками, не задохнуться от подступившего к сердцу ужаса. Ребенок что-то прижимает к себе, что-то черное, что-то... Собачка! Верный Вовкин Дружок! На фотокарточке явно видно, как крепко прижимает его к себе малыш.

Откладываю в сторону лупу. И - не могу поднять глаз на мать.

- Как вы думаете, что это? - спрашивает она устало. Молчу. Сейчас главное  - молчать. Потому что первое вырвавшееся слово выдаст мое потрясение. Голос задрожит, слезы обнаружат себя, и женщина, сидящая рядом в инвалидной коляске, будет страдать. Нет, нет, надо выдержать. Чувствую на себе взгляд матуш-ки Нины. Испуганный и жалостливый. Уже на улице она скажет мне, что я побледнела и она очень за меня испугалась. Но пока мы сидим с ней на диване, а Ольга Борисовна показывает нам свои вязаные салфетки. Пора собираться. И я вновь протягиваю руку к фото, собираюсь с духом еще раз взглянуть на него. И еще раз явно вижу полулежащего на краю могилы Вовку, прижимающего к себе Дружка.

- У меня большая лупа была, так через нее явно видны даже веснушки на Вовкином лице. Он конопатый был, мой сыночек...

На ватных ногах поднимаюсь с дивана. Прощаемся. И уже в дверях Ольга Борисовна говорит:

- А вы вовремя ко мне пришли. Я ведь скоро уезжаю в другой город, к брату, на Алтай. Квартиру продала. Жить здесь нет никаких сил.

Оказывается, полгода назад к Ольге Борисовне пришла одна местная коммерсантка и предложила бизнес: Ольга Борисовна дает ей негатив фотокарточки, та печатает их целую пачку и... продает. Процент от дохода матери на бедность. Несчастная жен-щина только посмотрела на нее и ничего не сказала. Теперь она бережет эту карточку как зеницу ока, но все равно чувствует, что не угомонится местный любопытный люд, не сыскать покоя настрадавшейся душе материнской.

Совесть - категория беспокойная. С ней жить - только мучиться. Только примерять себя к событиям, только осторожничать, только деликатничать, только оглядываться. Да разве это жизнь? Мука. А без совести вольготно, без совести весело и прибыльно. Фотокарточка с молотка. Ну не вернешь уже Вовку, а на черный день накопить запросто можно. А ей-то, Ольге Борисовне, инвалиду, деньги явно не помешают. Логика убогих убивает своей наглой определенностью. На нее и возразить трудно. А Ольга Борисовна и не возразила. Она переезжает в другой город, где никто никогда не узнает о страшном феномене.

Правда, мне сказали, что негатив фотографии все-таки уплыл из ее квартиры, и что якобы он в Москве, в каком-то исследовательском институте, и что якобы ученые говорят, что такое случается раз в тысячу лет.

Правда это или нет - не знаю. Сначала хотела я попытаться найти и тот институт, и тех ученых. А потом подумала - зачем? Ведь я видела ту карточку собственными глазами и о ее существовании свидетельствую перед Богом. Я видела выходящего из могилы мальчика с растрепанными волосенками и полными ужаса глазами. Видела черного Дружка в его руках, видела несчастную мать, чья жизнь - сплошное страдание. Мне хотелось услышать мнение духовных лиц и понять духовную суть этого феномена. И я спрашивала многих священников, и все они говорили приблизительно одно и то же. Душа некрещеного без места, она мечется и просит утешения, покоя и не получает его, и вопиет к самым дорогим, оставленным на земле людям. А Дружок? Видно, любовь к собачке, желание не расставаться с ней, даже когда тяжелый камень потянул Вовку ко дну, впечатались в детскую душу, и она навеки приняла в себя эту последнюю радость.

Слава Богу, что Вовкина мать теперь крещена. Ведь она может молиться за маленького страдальца в домашней молитве, может подавать за него милостыню, может каяться и плакать. Это тяжелый, но спасительный труд, и Господь дает ей время и возможность потрудиться.

Мы шли с матушкой Ниной по маленькому, притихшему к вечеру, городку. Вдруг она сжала мне руку и шепнула:

- Вон та женщина в зеленой юбке, которая Вовку утопила...

Я в ужасе оглянулась. Полная, круглолицая женщина внимательно рассматривала витрину. Скользнула по нам равнодушным взглядом и нырнула в магазин. Говорят, ей дали пятнадцать лет, отсидела от звонка до звонка. И птица счастья все пятнадцать лет махала перед ее камерой белым и вожделенным крылом.

Наталия Сухинина

Из книги  «Где живут счастливые?»