Газета "Вестник" №18-2012

«Одним из главных типов эпохи стал хам. Человек хамской природы нередко производит 
впечатление самоуверенной мощи, хотя на деле
 она бессодержательна. Бессодержательность
 и есть главное свидетельство расслабленности. 
Подлинность силы заключается во внутреннем 
содержании. Этот общий паралич жизненных сил,
 становится понятным, в свете того, что современное общество лишено контакта с источником
 жизненной силы (прот. В. Свешников).

Рассмотрим «эволюцию» литературы на примере нашей страны.

«Эволюция» эта характеризуется постепенным и все более глубоким отступлением от Бога, от христианских ценностей, постепенной эвдемонизацией культуры (этическое направление, считающее материальное счастье целью человеческой жизни) и возвратом к языческим идеалам. Стремление же к идеалу земного благополучия - это зерно, упавшее в терние, которое никогда не может дать плода (Лк. 8:5-15). 
      

 Христианизация Руси происходила через коренную перестройку мировоззрения. Древнерусская литература была посвящена мировоззренческим вопросам. Прежние представления о происхождении и устройстве вселенной,  об истории человеческого рода были отвергнуты. Со времен великого князя Владимира Красное Солнышко и до конца царствования царя Алексея Михайловича в каждой избе читали «Четьи Минеи» (жития святых). Человеческая личность формировалась под воздействием положительного примера. В то же время царствовала безымянная литература (считалось, что создатель всего - Сам Творец через Святой Дух, христианскую благодать), она была похожа на хор без солиста. И главная характеристика ее - внутреннее единство.
   Д.С. Лихачев делит этот период на 3 эпохи: монументального историзма (домонгольский период), предвозрождения (послемонгольский) и второго монументализма (московский период). 
     

Первая эпоха (XI-XII вв.) характеризуется синтезом всех искусств. Письменность отвечала тем же принципам изображения человека и мира, что и зодчество, и живопись. Стиль был тесно связан с феодальным устройством общества, с рыцарскими представлениями о чести, правах и долге феодала, о его патриотических обязанностях. При этом все подчинялось идеалам христианства. Понятие святости разрушало понятие сословности, ибо святость выше любого сословия. 
      

 Здесь не было переходных тонов, были только две краски: черная и белая (плохой-хороший). Портреты были словно высечены из камня,  монолитны. Литература не знала вымышленного героя. Не было изображения человеческого индивидуального характера. Любой герой был идеализирован и символичен и представлялся через действия. 
    

Литература представляла идеал человека - мощное средство воспитания «новых» людей, людей христианства. Так, например, князь Владимир Мономах через этот идеал смог подчинить свою деятельность идеалу княжеского поведения. И этот идеал заставил его отказаться от киевского престола. Тот же идеал побуждал князя Андрея Боголюбского первым выезжать на поединки с врагом.
   

Во второй эпохе (XIV-первая половина XV вв.) появился интерес к внутренней жизни человека, характерный «абстрактный психологизм». В живописи этот процесс протекал более активно. Она, преувеличивая эмоциональность человека, пыталась передать бурное движение, жесты ее были широки и резки, люди были объяты овладевшими их чувствами, возбуждены и взволнованы (фрески Волотова, Феофана Грека). Через эмоциональность очеловечивались даже ангелы. Литература же до конца XIV в. не меняла своего стиля, она как бы и не гналась за живописью. Словно пожилой человек, она ценила свои старые идеалы.
       

В конце XIV-XV вв. произошел идейный кризис феодальной иерархии и на историческую сцену выступили представители будущего дворянства. Появились новые литературные методы в изображении человека, не связанные с иерархией феодалов. Личные качества (преданность, ревность к делу, убежденность) выступили на первый план. Развитие психологизма здесь было связано с развитием церковного начала в литературе. Как религия есть спасение души, так и литература была занята теперь более душевными качествами, чем внешними действиями.        

Союз Церкви и государства (симфония властей) способствовал оцерковлению всех видов культуры и всех жанров литературы. И особенно усилилось это церковное начало в эпоху татаро-монгольского ига. Само же татаро-монгольское иго можно назвать тем перебаливанием, которое было необходимо русскому христианскому народу, чтобы окончательно утвердиться в христианских идеалах и ценностях и избавиться от языческих рудиментов. 
       

Третья эпоха (конец XV-XVI вв.) характеризовалась психологической умиротворенностью. Произошло соединение двух предыдущих стилей: монументального историзма и  эмоционально-экспрессивного (предвозрождения). Так как история мыслилась творимой крупными государственными деятелями, то они и были объектами литературного изображения. Но только в XVI в. возник интерес к индивидуальности исторического лица. Сама же история изображалась как часть его жизни. В житийной литературе Епифаний и Пахомий создали стиль «плетения словес» (искусно украшенного пространного жития).
      

 Развивалось повествовательное начало и, наконец, в литературу проник авторский вымысел. Это речи героев, толкование их действий и домысливание самих действий. Начал стираться человек идеализированный и проявляться человек реальный.

      

ХVII век - это время постепенного перехода от средневековой культуры к культуре Нового времени. Западно-европейская культура  давно уже принадлежала к эвдемоническому типу. В России в этом веке началось сильнейшее западное влияние и шло оно через присоединившуюся в середине века Украину. Украина, в свою очередь, была испорчена Польшей. «Западное влияние вышло из чувства национального бессилия», которое вскрылось в войнах, дипломатических сношениях, во внешней торговле. Русские осознали свою отсталость от Европы и захотели быть «не хуже других» во внешнем.  Мы недооценили своего внутреннего и сделали неправильную ставку.
     

Предельное напряжение сил в Смутное время закончилось естественным расслаблением и успокоением, обманчивостью внешнего благополучия. В искусстве это отразилось тем, что декоративность и великолепие «подменяли прежнюю глубину проникновения в Истину» \М.М.Дунаев\. Началось расслоение искусства, секуляризация. Из цельного православного искусства выделилось светское, да и церковное искусство поддавалось влиянию западных образцов. Богословское мировоззрение в искусстве опускалось до уровня житейского. Хотя Церковь и хранила полноту своих догматов, но ее искусство было повреждено.
     

Россия не знала эпохи Возрождения, но XVII век решал задачи этой эпохи, создавая общие с западно-европейскими формы секуляризованного искусства. В литературе это выразилось появлением новых жанров, новых тем и новых героев. Изменился и сам писатель. Литература освобождалась от подчинения не только Церкви, но и государству. Оценки и мнения литераторов становились самостоятельными и независимыми.
      

 Угасали старые жанры, появилась «смеховая культура», направленная «на наиболее чувствительные стороны человеческого бытия» (Д.С.Лихачев). Авторы «дурили» и «воздуряли» все существующее. Они представлялись неудачниками, нагими, голодными, бедными, оголяли сокровенные места своего тела. Они изображали себя дураками, «чтобы быть свободными в смехе». Это был их авторский образ, это был смех, направленный на самих себя. Но «воздурение» не ограничивалось собственной персоной, стали появляться пародии на молитвы, псалмы, службы, монастырские порядки и прочее. Скорее всего, большинство этих пародий исходило из среды мелких клириков.
      

Одно из антиклерикальных произведений того времени  «Калязинская челобитная» - это жалоба, якобы написанная монахами Калязинского монастыря на архимандрита Гавриила архиепископу Симеону Тверскому и Калязинскому. Интересно, что оба эти лица - реальные люди. Здесь возводились в ранг добродетели пороки (безделье, пьянство и пр.) и осуждалось все, что мешало им. 
      

 В «Повести о Карпе Сутулове и премудрой жене его» священник и архиерей являлись главными носителями порока, они не осуждали грех и сами готовы были предаться ему. Так, начинаясь с «безвинного» смеха над собой, смех, как зараза, перекинулся на соседей, потом - на сакральное и все глубже и глубже засасывал, выворачиваясь откровенной клеветой.
      

 Уже в «Службе кабаку» пародировалась и служба, и ее исполнение (и текст, и служитель). Уж не здесь ли истоки «всешутейного собора» Петра I? Не здесь ли созрели будущие семена революционного терновника? И не этот ли кощунственный смех стал на Руси началом будущей церкви сатаны с ее службами и черными свечами? 
       

 Суть монашеской жизни - очищение души через страдание. Смех - антитеза этому. Он заглушает плодотворное страдание. Вознося грех на пике острого слова, он насмешничает над страданием человека от собственного греха и как бы ставит печать несмываемости его. Он заставляет ум человеческий выйти из видения себя и смотреть на других, и, видя в них собственный грех, осудить не себя, а тех, на кого он смотрит. Человек привык проецировать себя на других и потому часто видит в них себя, но не понимает этого.
       

Митрополит Антоний (Сурожский) так говорит от лица некоего подвижника:
«Когда человек ко мне приходит со своим грехом, я этот грех воспринимаю как свой, потому что этот человек и я - едины. И те грехи, которые он совершил действием, я непременно совершил мыслью, или желанием, или поползновением. И поэтому я переживаю его исповедь как свою собственную. Я иду ступенькой за ступенькой в глубины его мрака. Когда я дохожу до самой глубины, я связываю его душу со своей и каюсь всеми силами своей души в грехах, которые он исповедует и которые я признаю за свои. Он тогда становится охвачен моим покаянием и не может не каяться. Он выходит освобожденным, а я по-новому каюсь в своих грехах, потому что мы с ним едины сострадательной любовью».
    

Можно сказать и так:
«Когда я вижу в другом собственный грех, я этот грех воспринимаю только как его грех, потому что я не верю в Бога, Который есть Любовь соединяющая. Я и тот, которого я осуждаю, разъединены моим безверием. Мысленно я спускаюсь в глубины его мрачной души и хотя мог бы видеть там себя, я совсем об этом не думаю, мы же с ним так разъединены! Я совершенно не связываю свою душу с его душой, я смеюсь над ним, потому что он грязен, как поросенок. И он чувствует мою насмешку и мое превозношение, потому что все-таки человек - это образ Божий, и все люди незримо соединены. В ответ он осуждает меня. Так мы валим друг друга в яму и оба становимся все грязнее и грязнее».    

Справедливости ради надо сказать и о другой точке зрения. Д.С.Лихачев считал, что цель «смеховой культуры» - создать мир «антикультуры», антимир. Вселенная пародий делилась на мир настоящий и не настоящий. В одном мире господствует благополучие и упорядоченность, в другом - голод, пьянство, нищета, кабак заменяет церковь, тюрьма - монастырь, пьянство - аскетические подвиги. Второй мир - мир изнаночный. В пародиях подчеркивается его нереальность и нелогичность (песни «поносные», кафизмы «пустошные»). Вывертыванию подвергался мир богатства, сытости, благочестия и знатности.
  

Продолжение следует.

Серафима Загорская