Газета "Вестник" №47 - 2011 г.

Продолжение. Начало в №46.

- Отец Савва, Вы, наверно, много всего интересного в жизни видели? Расскажите что-нибудь на душевную пользу.

- Да, конечно. Любой священник много интересного может рассказать. Ведь к нам часто обращаются, как к самой последней инстанции. Народ отучен от Бога. 70 лет вавилонского пленения - не шутка...

Он помолчал немного и продолжил:

- Людей с 17-го года все к правам приучают, а про обязанности забывают. А поколение «пепси» совсем их забыло. Читал я в одной книжке, что Америка ведет против нас войну на всех трех уровнях: духовном, ментальном и физическом. На духовном - сектами атакует, на ментальном - средствами массовой информации, на физическом - наркотиками, вредными продуктами, алкоголем и прочей гадостью. Вот Америка и воспитавает наших детей. Не мы, а чужой дядя Сэм из телевизора.

Я вот с похорон еду. Бывшую игуменью нашу похоронили. Ее вспоминаю, да иначе, чем раньше,  оценивать начинаю. О ней бы и рассказать надо. Когда болела, она мне много чего из прошлой своей жизни рассказывала. А последние полжизни мы с ней рядышком Богу и людям служили, но больше каялись, конечно.

Никогда я не чувствовал интереса к монастырям. Ну, молятся, может быть, миру своими молитвами помогают. Но скучно, должно быть, так всю жизнь за четырьмя стенами от людей прятаться. Того нельзя, этого нельзя... Как живые люди так могут и хотят? Впрочем, я об этом и не думал вовсе. Некогда было в моей суете и спешке. Но здесь во мне интерес загорелся, что-то предчувствовал я необычное и стоящее. Да и батюшка имел вид мудрого и благородного старца.

- Матушка Анастасия родилась в многодетной семье. Четверо их или пятеро было у матери, не помню точно. Но отец, отпав от Церкви, запил. Бил мать. Та терпела, только молитвы читала про себя, да детей крепче к себе прижимала, когда буянил. От тяжкой жизни и непосильной работы хворала часто да в церковь от тоски бежала, где и находила успокоение измученной своей душе. Так и Настю приучила ходить. Она младшей была, остальные не так часто в церковь ходили, больше к домашним делам были приучены, а старший сын уже в колхозе работал. Потом на курсы трактористов послали. Приехал, нос задрал. Один на весь колхоз железного коня гонял лет пять. Потом другие такие же гордые появились.

Мать Анастасия говорила, что ее научили молиться бесы. Как отец начинал бесноваться по «пьяни», так она за матерью-то все молитвы и повторяла. Очень жалела ее. Потом больше всех и ухаживала за ней, когда та совсем слегла. Но тогда уж отец несколько лет в могиле был. А у матери на всю оставшуюся жизнь так и осталось лицо скорбным, словно кого-то постоянно оплакивала в душе. А может и оплакивала своего непутевого. Кто в чужую душу заглянет-то?.. Един Бог-сердцеведец.

Мать схоронила, старостой выбрали в местной церкви. Все церкви кругом позакрывали, а ту жители местные отстояли. Приезжали даже рушить ее на тракторе. Бабки перед трактором легли и сказали: «Дави, а рушить мать родную не дадим антихристам». Тракторист свой был, смутился... Да и как-то забыло начальство про эту церковь. Деревня - глухомань. Настя со стареньким священником  управлялись в церкви вдвоем. Настя и певчих замещала, и чтецом была, и кассиром, и продавцом, и бухгалтером, и уборщицей.

 А потом стал за ней один местный пьяница ухлестывать. Отец Иван ей сказал: «Подумай, не от Бога ли тебе  это, спасать душу заблудшую?..» Очень вдумчивый и рассудительный был священник. Настя стала присматриваться к Николаю, который сох наполовину от вина, а наполовину, может быть, и от любви. Видит, душа-то добрая, только неверующая, отчего и мучилась, и истязала себя в пьянстве и дебоширстве. Стала с ним разговоры разговаривать. «Только, - говорит, - приходи ко мне трезвый, а то по-пьяному все бес перевернет в этих разговорах».

Колька-то по-своему благородным был, не трогал свою возлюбленную и пальцем. Даже как-то боялся, святой считал, но не потому, что верил в Бога, а так  видел. Все девки - такие-то, а она - другая. Тихая, не ругается, по вечерам не гуляет с парнями, семечки по вечерам не лузгает на скамейках, не перемывает косточек соседкам, много работает, себя не жалеет, а все других. Он говорил ей: «Я бы и в Бога поверил, глядя на тебя... Если б доказали...» Она и взялась ему это доказывать всей своей жизнью.

- Ну и что? Бросил пить?

- Какое там! Продержался три месяца после свадьбы, а потом бес опять потихоньку и увлек... Родился ребенок, хилый. Окрестили, да через несколько лет вслед за отцом и убрался с этого света. Настя мужественно несла свой крест до самой смерти мужа. Отец Иоанн говорил ей: «Ничего, ничего... Потерпи, венец от Бога получишь, и Николай, мне кажется, тоже покается».

- И покаялся?..

- Да, года за три до смерти. Стал работать, деньги в семью приносить. Да вечером-то зимой, идя с работы, влез разнимать дерущихся пьяных мужиков. Те его и порезали, через несколько дней  отдал Богу душу. Причастили, соборовали. Все по-христиански. А Настя, похоронив свои «кровинушки», ушла в монастырь. Тайный, конечно. Жили в миру, а окормлял отец Амвросий. Она и переехала поближе к нему. Жила у такой же тайной монахини. Всем говорили, что сестры двоюродные.

Потом война. Лиха всем досталось. Тыл-то по-своему воевал, у станка, на поле, по ночам вязали носки да варежки солдатам. А тайные монахини еще и молились. 43-й год принес послабление верующим. Сталин о втором фронте заботился. Приказал альбом для заграницы издать, что, мол, нет у нас в стране никаких гонений на веру. Открыли некоторые церкви, монастыри, семинарии. Матушка в это время и легализовалась. Епископ попросил ее временно стать старшей в нашем монастыре, пока не найдется ей подходящая замена.

- Согласилась?

- А куда деваться? Она там самой подходящей была, остальные либо больны, либо стары очень, а одна была только пострижена. Мало было монахинь, человек десять. Это потом, после падения советской власти, разросся монастырь. Настя понимала, что больше-то некому в старшие. Это как в крестьянской семье: кому на кучерское место садиться, не на барское ведь. Да и об игуменстве речи не было. Никому было неведомо, сколько еще продержится монастырек. То ли всех расстреляют, то ли сошлют, а то ли и в самом деле в покое оставят. Все как-то временно, только обеты монашеские вечные... Стены побитые, храм без креста, все разворовано... Крысы церковные и те подохли.

- А что, были?

- Это я к слову. Долго они нищенствовали. Только для монаха нищенство - одна благодать. Не на кого надеяться, кроме как на Бога. Этим и жили. Не печалились. Много работали, чтоб себя прокормить. Налоги бешеными были, больных надо было кормить. Матушка об игуменстве-то своем вспоминала только тогда, когда надо было бумаги какие подписать или что-то для монастыря отстоять.

- И получалось отстаивать?

- На молитве отстаивали, а потом и в миру получалось. Но жили очень бедно. Матушка-то о монастырском богатстве не заботилась ни тогда, ни потом, когда и можно было чего-то нажить. Что было, то и было. Что Бог давал, тому и рады были. Не голодали. В посты скуднее было, а в праздники Господь посылал и разговеться. Одежду штопали одно время часто. А потом полегче стало, разбаловались, стали новую шить. Дров не хватало, зимой собирали, в сумерках, чтоб не видно было. Да вроде и не мерзли.

- А  чем же эта матушка необычна?

- Да и я-то, когда жива была, ничего в ней необычного не видел. А когда умерла, стал вспоминать. И вот что скажу: собый у нее перед Богом подвиг был. Она была для всех как бы мать.

Продолжение следует.

Серафима Загорская