Газета "Вестник" № 5 - 2016 г.

Совсем старенькой  стала  тетя Дуся,  профессор, так называет ее наш батюшка, отец Анатолий, физик-ядерщик, кандидат физико-математических наук, несмотря на свои восемьдесят четыре года, необыкновенный эрудит с энциклопедическим запасом знаний, мудрости и доброты.

Два класса украинской сельской школы недалеко от Киева закончила наша тетя Дуся почти восемьдесят лет назад,  но профессором ее называют не с насмешкой, а с любовью и уважением за щедрое и любящее сердце, за натруженные, не знающие отдыха руки, за прямоту и бесхитростность души, за женское милосердие и сострадание ко всем, с кем пересеклась ее нелегкая судьба в долгой,  полной испытаний жизни.

Сиротинка, мечтающая о матери, грязная, голодная, маленькая Дуся даже представить не могла, как ей придется лихо с молодой мачехой, которую привез отец из соседней деревни. Привез, а сам отправился на заработки в город, оставив малышку один на один с властной, жесткой женщиной, никогда не знавшей материнства. Для нее эта полупрозрачная от голода девочка была обузой, лишним ртом в голодные тридцатые годы, поэтому била она ее за все: за  кусок хлеба, который изнемогающая от недоедания девочка отломила от припрятанной мачехой булки, за вязанки хвороста, которые Дуся  на своих  детских плечиках, искривленных на всю дальнейшую  жизнь от тяжестей,  приносила не так быстро, как наказывала мачеха.  Била так, что соседи ходили жаловаться в сельсовет, пытаясь помочь малышке, но все повторялось сначала, как только уходила очередная комиссия. Приезжал с заработков отец, выслушивал сердобольных сельчан,  темнея лицом, наотмашь бил жену за все, что она творила. И для маленькой Дуси наступали другие времена: мачеха наливала в корыто воды, отмывала грязное тельце, с остервенением шоркала ноги в цыпках,  и на глазах малышка из замурзанной замарашки превращалась в красивую синеглазую девочку с воздушными льняными волосами, разомлевшую от заботы и горячей воды. Но вскоре  отец уезжал и все повторялось сначала: голод, крики, удары и шлепки, от которых невозможно было убежать, спастись, спрятаться.

А как хотелось в праздничные новогодние дни выйти на маленькую сцену  в старенькой школе  и вместе со всеми петь песни, читать стихи, играть в интересные игры, которые организовывала молоденькая учительница из города. И однажды Дуся осмелилась и прочитала стихотворение, которое она выучила давно, где-то услышав и запомнив его на всю жизнь. Она не понимала, почему  зрители смеялись, она была счастлива от того, что смогла, что не забыла, что не споткнулась. А перед селянами  стояла грязная, с засохшими разводами под носом оборванная худышка, в больших  валенках с чужой ноги, артистка да и только! 

Столько лет прошло с того дня, но тетя Дуся помнит этот зимний праздник, смех сельчан и маленькое детское  стихотворение, вспоминает с грустью, но без обиды, потому что жизнь научила ее принимать все как есть, не  выискивая виноватых во всем, что пришлось ей перетерпеть.

Уйдет на фронт и не вернется с войны отец, последней весточкой о нем станет мятая похоронка, принесенная в маленькую хатку в деревне Семигорье Богуславского района Киевской области хмурой почтальоншей,  которую ждали и со страхом, и с надеждой.  Что приносила она в дом, узнавали быстро все сельчане: бабий вой, разрывавший тишину  сельца, был главной приметой непоправимой беды, пришедшей в дом: значит, где-то в боях за Родину сложил свою голову ее чоловик, оставив молодую вдову и кучу ребятишек. И весть о том, что еще жив муж, сын, брат, отец, что где-то  многострадальную  землю освобождает от ворога, тоже скорой ласточкой разносилась по округе. Радоваться боялись, понимая, что каждый день под пулями, под черной косой смерти их родные, что каждая минута может стать последней для солдата, идущего по окровавленной войной земле.

Двенадцать лет исполнилось Дусе, когда мачеха отправила ее на заработки в город. Маленькая домработница впервые увидела белые простыни, только увидела,  и мечта о них, белоснежных, накрахмаленных, хрустящих сразу же поглотила детское воображение. Как хотелось жить в таком же просторном доме, где сахар просто стоит на столе, а пышная перина покрыта свежей снежно-белой простынкой, кровать украшена кружевным подзором, подушки высятся, отражаясь в изгибах никелированных спинок.

Шло время, Дуся устроилась на работу на сельскохозяйственную станцию, где молодую синеглазую красивую работницу и приметил  Николай Подопригора,  дипломированный специалист, пришедший на работу по направлению по окончании учебы.

А потом была целина, куда направили мужа по комсомольской путевке, совхозы, молодые веселые соседи, дружбу с которыми Дуся сохранит на многие годы. В доме был достаток, чистота и, конечно же, белые накрахмаленные простыни, вышитые Дусей рушники и вкусные украинские борщи и вареники.

Менялись времена, закончилась целинная эпопея, решили перебраться в центр России, старшие дети устроили свою жизнь,  уехали, потому что с работой в Казахстане стало сложнее. Выбрали небольшой поселок Ворсино в Калужской области, граничащей с Московской. Специалисты  в процветающий совхоз требовались, Николая назначили агрономом, младший сын Саша, отслуживший армию, устроился трактористом. Заработок хороший, коттедж благоустроенный, земля рядышком – все радовало, кроме психологической обстановки на работе: привыкший к власти, независимый, уже в преклонном возрасте директор совхоза не стеснялся в выражениях, если был не в настроении, вел себя как ему было удобно, не считаясь с мнением и самолюбием подчиненных. И все терпели, кому-то это не доставало проблем в силу необидчивого характера, кому-то потому, что все специалисты да и рабочие совхоза были в достатке, обеспечены таким жильем, какое в городах не все  имели, работницы ферм все получали вне очереди в наступившее время повального дефицита, дети ходили в детский сад «Сказка», сказочный по тем временам: с бассейном, подогревающими полами, прекрасным питанием с соками, разнообразным меню, интересными развивающимися занятиями, а платили за это раз в месяц практически символические деньги – всем обеспечивал совхоз. Но тем, кто был рядом с директором,  приходилось подстраиваться под его суровый непредсказуемый характер. Николай, не привыкший после Казахстана, где грубость всегда была пороком, не выставляемым напоказ, тяжело переживал каждый негативный всплеск начальника. Попал в больницу, пришлось уйти с работы, что еще больше подорвало здоровье привыкшего  с молодости к работе  человека.

Вышла замуж Танечка, уехал с молодой женой Коля, с родителями остался младший Саша, всегда веселый, уважительный, заботливый, да и на работе в почете: на комсомольские слеты, в бюро райкома, в актив совхоза охотно выбирали открытого бесхитростного парнишку.

Но незаметно подступала беда: умер Николай, начался перестроечный разброд в совхозе, безденежье; основной валютой для людей стал самогон и выдаваемая по талонам водка, которыми все расплачивались за пахоту огородов, служащих единственным подспорьем обобранному после павловских реформ народу. И беда подступила к Сашиной семье. Женился по любви, две замечательные девчоночки подрастали в семье, а счастье куда-то уходило, рвалась ниточка доверия и согласия, соединившая их  когда-то в молодую красивую пару.  Дуся не вмешивалась, но сердце холодело от боли за сына, когда она видела, как вздрагивают плечи сына от едва сдерживаемого крика душевной боли, скрываемой от матери после ухода жены.

Евдокия устроилась в столовую совхоза и как-то случайно разговорилась с Улианией, живущей недалеко от школы, женщиной своеобразной, странной,  живущей в каком-то другом мире, непонятном многим в селе. Она ездила в Пафнутьев-Боровский  монастырь, не стесняясь, крестилась в присутствии посторонних людей, ходила в платке, что считалось каким-то нелепым предрассудком для еще нестарых женщин. Но тяга к Богу, внезапно с какой-то непреодолимой силой проявившаяся в душе Евдокии, вела ее в  деревянный домишко с маленьким иконостасом, украшенным самодельными бумажными цветами, со свечами, воткнутыми в стаканчики с крупой. Улиания учила ее молиться, диктовала ей неведомые раньше псалмы  и  кондаки, а потом отвезла на службу в монастырь.

Загадочность  и таинственная сила  Литургии поразили Евдокию, в душе проснулось что-то давно рожденное в ее сердце и только теперь получившее выход, душа рвалась к Богу, к Свету, к неведомому миру святых. Изменилось все, ушла боль за сына, мир обрел другие краски, хотелось приласкать каждого, кто встречался ей на пути. Она не заметила, как из жизни ушло все плохое, что мучило, страшило, не давало покоя, незаметно отошли хронические болезни. Хотелось только одного – оставаться под Божиим покровом, надежным, вечным.

Каждое воскресенье женщины проводили в монастыре, возвращались домой часто пешком, проходя  километров десять, но всегда радостные и успокоенные. Душа Евдокии, и до того беззлобная и открытая, словно осветилась другим, неведомым раньше светом, расцвела, успокоилась, обрела мудрость, объясняющую все, что происходило в ее жизни.

А потом в Ворсино в бывшем здании церковно-приходской школы, а потом интерната, был открыт храм.

Первыми из ворсинцев пришли Евдокия, Ирма, Мария Александровна Погорецкая, Галина Павловна Попова, Анна Свободина. Потянулся народ, пришли молодые  учителя, за ними потянулись дети.

Вера без дел мертва. И Евдокия стала трудиться во славу Божию. Важно то, что никто в храме не трудится  за деньги, как говорит староста наша Марина, «у нас одна привилегия – трудиться в  храме». И этой привилегией бескорыстия  пользовались и пользуются все: и батюшка, живущий на пенсию, и певчие, и казначей, и кассиры, и моющие и прибирающие в храме. Евдокия пекла просфоры, готовила воскресные обеды, незабываемо вкусные даже в постные дни, что-то делало их необыкновенными, такие невозможно было приготовить дома.

Казалось, физически невозможно сделать все, что делала Евдокия, за все бралась одной из первых, мыла, готовила, носила кирпичи, сажала деревья, успевая при этом содержать свой дом и сад в таком порядке, что молодым не под силу было.  И Господь отметил труды Евдокии, она награждена медалью Калужской Епархии «Праведного Лаврентия Калужского» третьей степени.

А на занятиях воскресной школы она  не просто вникает в каждое слово Великого христианского учения, но, пропуская через душу свою, умеет так точно и метко выделить главное, что батюшка, выпускник МГУ, прочитавший не одну гору книг, с улыбкой глядя на седую прихожанку, говорит: «Профессор!»

Исполнилась ее мечта: поклониться Гробу Господню, пусть в самом преклонном возрасте, но побывать на Святой Земле.  Евдокия не просто интересуется всем, что составляет суть жизни, красота Божиего мира отражается  в ее голубых,  несмотря на  возраст, красивых глазах. Любовь не старит, любовь, если она есть в душе, светится в каждом человеке, затмевая морщинки и седину, так же, как и зло нельзя скрыть под самым искусным макияжем, оно выглянет через глаза, через «зеркало души», по меткому выражению классика, смутит, взволнует, насторожит любую душу.

Помянник Евдокии,  который она просит во время родительский суббот читать уже состарившихся учительниц, ровесниц ее старшего сына,  выполняющих послушание за свечной лавкой, написан неровным почерком, имена часто написаны не так, как положено по нормам орфографии и чистописания, но в них отражена долгая и недолгая жизнь тех, кто на протяжении восьмидесяти лет хоть как-то соприкоснулся с душой Евдокии.   Здесь и убиенные во время войны родные и неродные люди, и мачеха, и соседи, и те, за кого молиться некому – почти целая тетрадь,  вмещающая в себя желание помочь им и там, в Вечности, послать поминальную  весточку тем, кто давно ушел, почти ничего после себя не оставив, кроме памяти в сердце женщины, не получившей в детстве ни духовного, ни просто семейного воспитания и образования, ни ласки, ни любви, но сумевшей все это вместить в себя, взрастить в себе, передать детям, внукам, правнукам, всем тем, с кем свела ее долгая, тяжелая, но освещенная Любовью жизнь.

Татьяна Абрамова