Если не будешь плакать... / Т. Квашнина

Северо-западная группа немецко-фашистских войск наступала на Ленинград из Восточной Пруссии. Имея большое преимущество в самолётах, танках и другом вооружении, оккупанты из разных стран Европы огромной лавиной вторглись в пределы Прибалтики. Захватив Латвию и Литву, двигались к Ленинграду, Пскову, Луге. Командующий группой «Север» генерал-фельдмаршал Лееба считал войну почти выигранной. Он планировал 21 июля овладеть Ленинградом и захватить все военно-морские базы Балтийского флота.

Наши разрозненные части прикрытия, 8-я и 11-я армии, несмотря на храбрость и стойкость, не смогли удержать линию обороны. Резервы подошли на седьмой день, но и они не могли остановить вражеские полчища. Прибалтийский военный округ, превращённый в Северо-Западный фронт, встал на защиту Ленинграда. Строительство Либавского и Шяуляйского укрепрайонов не было закончено, хотя пятьсот тысяч человек работало ежедневно на оборонительных сооружениях. Концентрированные удары противника по разрозненным частям Красной Армии были слишком мощными, чтобы сдержать их удар.

Наши войска сковывали, изматывали противника, вынуждали его менять планы, перегруппировываться, но достойного отпора на первом этапе войны дать пока не могли. Силы в военном отношении были не равны. К югу от Пскова немецкие войска прорвали оборону 11-й армии и двинулись к Луге. До Ленинграда оставалось двести километров.

С сентября 1941 года город оказался в блокадном кольце фашистских армий.

...Шли месяцы холодной осени и зимы. Город бомбили. Не работали отопление, водопровод, канализация. Остановилась поставка продовольствия. Люди замерзали в квартирах, умирали от голода и холода.

 Продолжал работать, несмотря на тяжёлое положение города, завод имени Кирова, на котором делали боевую технику и снаряды для фронта. Ленинград-герой сражался и выживал, благодаря духовной готовности народа преодолевать трудности. Неиссякаемое мужество людей делало осажденный Ленинград непобедимым.

 Гитлер в ярости планировал город взорвать, затопить, испепелить, разрушить. Шла борьба за каждый метр земли и ледовой трассы.

Ленинградцы не сомневались в том, что город выстоит! 

Из молодёжи были сформированы бытовые отряды комсомольцев (Коммунистический Союз Молодёжи), которые помогали больным, истощённым ленинградцам. Они, голодные и уставшие после работы на заводах, ежедневно обходили дома, квартал за кварталом, собирая оставшихся в живых детей, поддерживая ослабевших от голода жителей. Порою в подъездах не оставалось ни родных, ни соседей. Бытотряды приносили голодным хлеб, полученный по карточкам, привозили воду из Невы, сжигали книги и мебель, чтобы затопить печь-времянку. Случалось, что от горячей воды и тепла поднимались люди, которых врачевали добром и словом.

Дети, собранные из разных квартир, где родители были мертвы, перенесли страшные потрясения. Они видели бомбёжку и смерть родных. Распухшие животы говорили о жестоком голоде, который пережили эти дети. Многие от слабости почти не разговаривали и не стояли на ногах. Их вытаскивали из подвалов, подбирали в подъездах разрушенных домов и на улицах.

Город спасал своё будущее — детей!

Рядовому Ивану Васильевичу Волкову поручили дело чрезвычайной важности — вывозить из города истощённых детей по ледовой дороге Ладожского озера. Эта дорога оставалась единственной связью с большой землёй. Задание было сложнее всякого боя. Оно требовало и физических, и моральных сил. Было Ивану в ту пору 34 года. Шоферил до войны и в войну не расставался с шофёрской баранкой. Считали его опытным бойцом, прошедшим финскую войну. В Великую Отечественную — попал Иван на Ленинградский фронт. Много военных дорог прошла его полуторка. Водитель знал, что рейсы по Ладоге требовали большого опыта и личного мужества.

 Он без труда нашёл детский дом, из которого предстояло вывозить детей.

Воспитательница Нина Егоровна Фомина, почти ровесница Ивана, рассказывала ему перед отправкой о каждом ребёнке. Иван переходил от кроватки к кроватке, пересчитывал детей и с болью в сердце глядел на бледные лица маленьких ленинградцев, одетых в пальто и лежащих на кроватях. Слёзы навернулись на глаза солдата при виде маленькой девочки Лены, которая при встрече с ним вытянула тоненькую прозрачную ручонку, прося еды. Ему нечего было дать. Иван смутился от стыда. Он обхватил руку девочки огромной ладонью и прижал к губам.

Нина Егоровна подвела Ивана к маленькой кроватке и рассказала о Вовочке, которого отняли от груди мёртвой матери и долго не могли отогреть. Ребёнок простыл. Лекарств не было. «Довезём ли Вовочку?» — спрашивала, заглядывая в глаза солдату,  обеспокоенная воспитательница.

Водитель с тревогой обводил глазами детей и очень боялся, что из-за нехватки места придётся кого-то оставить. Нина Егоровна, будто угадав его мысли, сказала, что детей в кузове придётся укладывать на бок, чтобы всем хватило места.

Врача при детях не было, как не было ни санитаров, ни грузчиков. Что могла сделать сопровождающая их женщина, такая же истощённая, как и дети? Напоить водой да взять на руки умирающего или плачущего ребёнка. 

Волков помогал сопровождающей воспитательнице поднимать и размещать в кузове малышей. Прежде, чем передать их на руки женщине, он прижимал каждого ребёнка к себе и замирал на какое-то мгновение, прося: «Господи, довези». Сердце его содрогалось от сострадания. Брал следующего, целовал, вытирал детские слёзы шершавой, неотмывающейся, почерневшей рукой. Некоторых легонько покачивал, зная, что это движение им знакомо с детства, как самое простое успокоительное средство. Измученные дети закрывали глаза. Странные чувства испытывал он, прижимая ослабевших ребятишек. Сильные душевные переживания сжимали грудь. Он в одном лице защитник, отец и спаситель. Как же улучшить здоровье детей в таких условиях? Как сохранить маленькую искорку жизни? Тоска пронзила душу. Ледяные ручонки детей не согревались. Иван знал, что в детском доме сожгли для согревания детей последний стул. «Их бы на солнечную поляну, в жаркое лето», — подумал солдат, глядя на бледные, болезненные лица ребятишек. Душа не отдыхала, глядя на детские лица, как это всегда бывает при встречах с детьми, а рыдала, видя, как уходят последние признаки их жизни. Детское тельце не могло противостоять всесильной смерти.

Нина Егоровна укладывала детей плотными рядами, укрывала одеялами, простынями, собранными по квартирам,  чужими пальто…  Женщина знала, как и Иван, что не всех детей удастся довезти живыми. Прозрачная кожа с синевато-бледным отливом носогубного треугольника обозначала свои жертвы. 

Водитель осторожно вёл машину по городу, боясь неожиданных выбоин на дороге.

Нина Егоровна вкладывала в карманы маленькие записочки с фамилиями, надеясь на то, что когда-нибудь их найдут чудом выжившие родители или родственники. Выжить в блокадном Ленинграде их матерям было ещё труднее, чем детям. Они отдавали малышам последнее, лишая себя даже мизерной карточной доли.

При погрузке детей в машину Ивана поразили слова одной девочки, которая пыталась помочь воспитательнице детского дома успокоить малышей. Шурочке было лет пять или шесть. Она была самой старшей из детей. Дети замолкали, слушали её. Говорила она тихо: «Нас повезут туда, где на столах лежит много-много хлеба. Там дают сладкую тёплую водичку. Кто не будет плакать, ляжет спать с Ниной Егоровной и будет тепло-тепло». Она повернулась к тяжело больному малышу, подула теплом на его ладошку и спросила: «Серёжа, ты не будешь плакать?» Мальчик покачал головой и тут же заплакал. Вслед за ним начали хныкать другие дети. Многие звали маму, хотя в детском доме находились уже давно. На старых, мокрых от мочи матрасах, у самой кабины, находились дети двух-трёх лет. Не было возможности поменять им штанишки. Малыши могли плакать часами. Это шофёр знал по опыту прошлых поездок. Иван сочувственно глядел на Нину Егоровну и думал: «Как она это выносит?  Детские страдания разрывают сердце». Он знал, что у неё самой умерли двое детей.

Воспитательница в течение утомительной дороги из последних сил пыталась спасти и согреть больных детей, капала им в рот водичку, пела колыбельную, прижимала к себе замёрзших детей. Они облепляли её, висли на ней. Каждый старался пробраться поближе к воспитательнице. Дети со всех сторон лезли на колени к Нине Егоровне, борясь за теплое место, умоляли взять на руки. Всем хотелось ласки и внимания.

Многие детишки были без варежек. Ручки мёрзли. Женщина засовывала им руки в карманы, поочерёдно вытирала носы, укрывала раскрывшихся детей, ползая по кузову машины. Ребятишки без конца просили кушать, но дать им было нечего.  Малыши обсасывали пальцы, воротники и кромки пальто. Они готовы были сосать что угодно, лишь бы что-то держать во рту. Животики невыносимо сводило от голода.

Трасса была сложной. Иван, отправляясь в дорогу, не знал, доедет или нет до берега, довезёт ли детей до спасительного места. Немцы бомбили дорогу, лёд слабел, случалось, что машины с людьми уходили под лёд. Шофёр несколько раз видел группу военных, исследующих поверхность озера, который не везде замерзал. Ледовая разведка спасла много машин, везущих в осажденный город продукты, а из города, если была возможность, в первую очередь, детей и женщин. 

В ночное время на дороге, далеко от берега, стояли люди, показывающие путь машинам в опасных местах. Кто они? Местные жители или солдаты? Неизвестно. В темноте не разглядеть. Но это были «опорные люди», как называл их Волков. Холодный, пронизывающий ветер Ладоги пробирал их до костей. Но они терпеливо встречали и направляли по безопасному пути колонны грузовиков, идущие из города. Шофёр Волков был благодарен им за то, что при виде этих людей состояние неимоверного напряжения исчезало. Сразу отходила боль с напряжённой спины, рук и шеи. Можно было расслабиться на несколько минут.

Волков делал глубокий выдох и спокойно проезжал «подаренные» постовыми сто-двести метров.

Дорога виляла. То справа, то слева мерцали тёмно-синим светом полыньи и проломы. Иногда накатанные следы от машин уходили под  воду и выныривали далеко впереди за двадцать-тридцать метров.  Медлить и останавливаться перед такими местами нельзя. Если трещин не было, Иван прибавлял газу. Но если сердце начинало тревожно клокотать, он доверял своим предчувствиям. Искал объезд. Выходил на лёд. Двигались медленно. Но это было движение к жизни, к спасению.

Несмотря на глубокую ночь, дети почти не спали. Было холодно. Сильный ветер трепал брезентовое покрытие машины, хлопал оторванным концом. От завывания ветра, от неизвестности становилось страшно не только детям, но и воспитательнице. Она ежеминутно переживала за детей, осматривала их, ощупывала тех, кто не шевелился.  Бессонная ночь, непрестанный плач детей совсем лишили сил Нину Егоровну. Глаза закрывались от неимоверной усталости, голова казалась тяжёлой и помимо воли, клонилась на бок. Не было сил даже сжать пальцы. Плач детей превращался в общий гул, вой, стон.  Воспитательница вздрагивала, понимая ответственность за жизнь каждого ребёнка. Если кто-то умрёт, она примет это, как свою вину, будет мучиться, страдать, помнить… 

Когда последний раз ей удалось уснуть? Наверное, в детском доме в столовой, когда дети пили серый кисель, а у неё не хватило сил дождаться конца обеда. Нянечка увела детей, оставив спящую Нину Егоровну за детским столиком в тихой столовой.

Постоянный детский плач в кузове мешал сосредоточиться, держал в возбуждённом нервном напряжении. Но иногда именно он заставлял принимать мгновенные решения. Размышления о судьбах детей занимали все мысли водителя: «Выживут ли Серёжа и Вовочка? Брат и сестра Соболевы отощали до такой степени, что я не почувствовал их веса. «Довезу ли? Кем станет в жизни Шурочка, если сейчас это дитё так мужественно себя ведёт?» Как уйти от бомбёжки с таким грузом, когда увеличение скорости может прервать тонкую нить чьей-то жизни?»

Когда было совсем невмоготу, Иван вспоминал родной Тамбов. Вспоминал мать, провожающую его на фронт. «Мама, мама, если бы ты знала, как мне тяжело, как больно глядеть на эти детские лица. Я не в окопе, мама, я — на Дороге Жизни. Это ответственно до такой степени, что я не могу тебе объяснить. Прости, дорогая, что я не имею ни сил, ни времени, ни бумаги написать тебе письмо…  Пишу тебе устно, и ты прочтёшь это своим чувствительным материнским сердцем…»

Его воспоминания о родительской любви прерывались детским плачем в кузове. Водитель останавливал машину, спрашивал у женщины, может ли чем-то помочь, и снова вёл машину по этой,  казалось, бесконечной белой дороге.

Была пройдена половина пути по озеру, когда у водителя разболелся зуб. Иван не знал, куда деть себя от зубной боли. Мычал, как бык, скулил по-собачьи, ложился на руль, держался за щеку. Что делать? Вести машину было невозможно. В глазах темнело от боли и тошноты. Скоро рассвет. Надо спешить. Фашисты начнут усиленно бомбить дорогу. Каждая секунда дорога. Дети от холода и слабости могут не выдержать длинного пути. Кому-то не хватит нескольких минут, чтобы выжить. Он это знал по предыдущим поездкам.

Когда мучительная зубная боль стала вовсе невыносимой, Иван вышел из машины, открыл капот, снял провод с «трамблера», рождающего искру на свече зажигания, открыл рот и прислонил оголенную часть провода к больному зубу. Боль молнией прожгла челюсть, пронзила всю голову. Ивана дёрнуло так, что он свалился на землю. В глазах потемнело, болевая тошнота сдавила дыхание. Шофёр не сразу пришел в себя. Открыв глаза, почувствовал, что боль прошла. Нерв был убит.

Но какая это была боль?! Искры в глазах!!! Иван больше опасался за детей, чем за себя. Кто поведёт машину, если ему станет плохо? Из-за боли он отстал от колонны. Приняв такое решение, он опасался собственного крика, который может испугать детей. Но Ивану чудом удалось выдержать боль и промолчать. В небо ушёл безмолвный крик. 

Водитель торопливо заскочил в машину, захлопнул дверку. Время  и детские жизни были самой большой ценностью.

…Через два часа на рассвете показался берег. Детей помогали выгружать сильные руки большой земли.

Шурочка спрашивала у Нины Егоровны: «Кто будет сегодня спать с вами? Наверное, Серёжа? Ведь он всю дорогу молчал».

«Да, да», — отвечала воспитательница, прижимая к себе тельце мёртвого ребёнка. Когда унесли детей и ушла Нина Егоровна, водитель подавал из кузова недвижимые тела Соболевой Марины и Миши, Носовой Кати, Колесникова Серёжи. Приёмщица-воспитатель читала крохотные записки из карманов.

«Сильно истощены. Не выдержали дороги», — со страданием в голосе говорил водитель.

Ему дали поспать, пока шла погрузка продуктов на машины, направляемые в осаждённый город. 

...Детей, вывезенных из Ленинграда, окружили исключительной заботой. Их выхаживали, выкармливали маленькими порциями, чтобы после голода не случился заворот кишок, терпеливо вынянчивали, ставили на ноги. Им сочувствовали. Их любили… 

Сердце Ивана было переполнено этой любовью.

…Он снова возвращался в осаждённый Ленинград.  Его ждали блокадные дети. Солдат понимал, что их спасение является самым главным делом его жизни.